Тридцать ночей на винограднике
Шрифт:
Но Овидий... Его поведение наводит на размышления. Вряд ли он сумел бы выдержать пехотную скуку обреченной станции. Он перестал ухаживать за собой в дни ужасного зноя и предпочитает валяться на кровати, с книгами из местной библиотеки. Он дошел до ерунды и читает роман весом в десять фунтов, какую-то безнадежную хронику с фотографиями влюбленного в себя и безвкусного автора. Это уже последнее, тут недалеко до парня с расстегнутой прорехой, я боюсь, что Лирик ожидает от жизни только бенгальских огней и может дойти до ленивой храбрости.
– Боже мой! Как насобачились писать!
– вздыхает
– Вы подумайте, я прочитал только сто страниц. Неужели не будет дождя? Я задыхаюсь в этом пекле, мне надоело все, и я не могу больше шляться по виноградникам!
Почему уехал художник? Он появился как сон, сестра его опахнула нас лесной прохладой, она прозвучала как влажный колокольчик... Ее зовут Люся, вы подумайте: Люся! Они поехали за вещами в Новороссийск и исчезли, как и все в жизни. Ах, - он страдал, словно от зубной боли и читал роман, забывая о деле, - ах, они не вернутся! Мы погибнем от скуки.
Он перестал ходить в "Виллу роз" и записывать изящные новеллы старого Веделя. Он не восхищался более вином и его тайнами. Зной перевернул все, шум жизни был неуловим, и ночи не приносили ему никакой прохлады.
11
Директор вывесил приказ на дверях управления, категоричный и отрывистый, как манифест военного времени. Сбор винограда начнется через несколько дней. Всякие отпуска прекращены. Заведующий шампанским производством, профессор А. М. Фролов-Багреев, прибыл и вступил в исполнение своих служебных обязанностей. Секретарем управления совхоза назначается тов. Д.Петухов.
Это тонкая штука - создавать вино. Я вижу Директора повсюду. Он ругается с технической частью и шоферами; каменщиков нужно бросить на ремонт дорог, автомашины должны быть готовы для сбора; он собирается заменить подводы и рессорные линейки механической силой; он громит кооперацию за хвосты у лавки и столовой и пускает в ход словарь Даля, целиком, прибавляя к нему новые словообразования. Солнце поднимается рано, заседания идут непрерывно. Директор устраивает их на ходу, пробегая по каменным лестницам с горы на гору. Он хватает свои дела прямо за шиворот, свита еле поспевает за грубияном, высунув языки. На нем ночная сорочка, ворот ее расстегнут.
– А-а-а!..
– кричит он, увидев кооператоров.
– Вот вы где, голубчики! и он осаживает бег, громоздясь шестипудовым гневом и тяжестью степных мускулов. В карих глазах его полыхает украинская ночь.
– Здравствуйте!..
– и он закладывает кулаки
в бока, окидывая снисходительно приближающихся молодых людей молчаливой паузой.
– Как пожи-ва-ете? Как выспались?.. Ну, вот что, друзья мои... Прекратить!
– вдруг кричит он, наливаясь багровой краской.
– Слышите? Прек-ра-тить! Я тебя, Бронштейн, за решетку посажу. Я тебя предупреждал бросить эту лавочку. Ты что, на Дирек-то-ра пошел? Бар-дак у меня под видом кооперации устраиваешь? Это кто тебе арбузы по руб-лю продавать позволил? Контрреволюцию среди рабочих разводить, а?! Разгоню всех! Камня на камне от вашего рундука не оставлю!.. Ч-что? Церабкооп установил? Да я вас всех...
Он ударяет по молодым людям волжской баржей, бросает их вниз, топчет своей волей и топит в истории.
– В последний
– дышит он тяжело.
– Ты, Бронштейн, имей это в виду...
Свита раздумчиво и деликатно смотрит в сторону виноградников.
Директор еще бушует, но все медленнее, медленнее. Его гнев постепенно стихает.
– Смотрите, не подкачайте с питанием, - беседует уже с отдышкой Директор, - бросьте эту автономию. Кооперация - не для наживы. Продавать пятнадцать копеек арбуз на круг. Никаких надбавок! Распоряжение Директора и кончено.
Он зевает, смотрит вверх, поддергивает брюки. Картузик его глядит насмешливо. Мгновение - и он, и свита, и кооперация катятся по лестнице. Бронштейн хохочет и, разводя руками, жужжит на ухо Директору. Он тонок, как библейская лоза, туркестанская тюбетейка придает ему шутовской вид.
– Нет, вы подумайте, - говорит он, подделывая голос под жаргон, - что вы только говорите, Директор!.. Разве государство не может сделать верного дела? Ва! Это я гарантирую. Даю честное слово!
Директорский голос скатывается вниз. По лестнице медленно поднимается Эдуард Августович, величественно передыхая на площадках.
– Яшник! Ах, этот Яшник!
– качает он головой, подсмеиваясь.
– Чудак! Вот чудак! Вы знаете, - он тяжело дышит, - они сходят с ума со своими планами... Да.
Мы закуриваем.
Планы... Ведель не научился их составлять за сорок пять лет. Он, очевидно, забыл свои записные книжки...
– Вы знаете, - говорит он, останавливаясь, - мне припоминается один год. Управляющий тоже составил планы: все было очень хорошо, мы приготовились к виноделию, процент сахаристости был достаточен. Хе-хе... смеется он.
– Подул ветер - и все планы остались на бумаге. Тольке один дождь и немного града... Когда идет брожение, мы привыкли смотреть на термометр: это очень важно. Нужно быть аккуратным, молодое вино легко простуживается: небольшой северный ветер - и надо закрывать двери. Подвал это как инкубатор для цыплят. Можно погубить хорошее вино. Я боюсь, как бы не повторилась такая история... Но этот веселый Яшник! Ах, добродушный чудак!
Он качает головой и смеется от души, чуть горбясь и клонясь седой головой в кепке. Куда направлюсь я? Быть может, я отправлюсь с ним в подвал? Он с удовольствием покажет мне прессовое отделение... Подготовка к виноделию идет, но он сомневается в приказе Директора. Никто не может отвечать за небо, в этом районе солнце и дождь чрезвычайно капризны. Он говорит о знаменитом норд-осте.
– Он вовсе не так страшен, как вода, - говорит винодел, - это наш дезинфектор. Хе-хе, - подсмеивается он, - этот ветер устраивает славные штуки...
Знаю ли я, что он срывает со всех якорей морские пароходы и прекращает уличное движение в городе? Правда, здесь он несколько слабее, но осенью озеро штормует, как океан, и ему трудно сидеть в подвале, слушая мелкий дождь и грохот волн, плещущих за горами. Осенние дни темны, все спит глубоким сном, и ни один поэт не является сюда за грязью на сапогах и дождем на шляпе. Скучная пора! Но летом норд-ост радует винодела и хорошо служит доброму вину: без него грибок мильдью не оставил бы в покое дождевые виноградники. Он помнит хорошо