Тридцать первое декабря
Шрифт:
– А может всё-таки, лекарство посоветуете? – затронул Миловидов последнюю надежду отвертеться.
– Непременно! – убедил Войтович и одёрнул Миловидова под локоть.
Буквально через несколько минут облюбовав довольно шаткий столик в тихом уголке кафе, они усердно изгоняли из Миловидова болезни, терапевтируя «Столичной».
– А мне на днях брат вызов из Германии прислал, – обмолвился Войтович, разглядывая отвратительный интерьер питейного заведения. – Настаивает, понимаешь ли, чтоб я в Берлин переехал и на совсем. Специалист там нужен
– Да-да, конечно, – охотно кивнул педагог, ответил: – Я же ей довольно вежливо… Вот прямо очень деликатно, дескать, пожалуйте вы к своей парадной… или на помойку. Зачем же гадить под моим окном?.. Весь газон забрызгали. Уже воняет!
Педагог припомнил утреннюю ссору с бабкой, кошек, кашу… И поморщился.
– И что она к вам?.. – сосредоточился на собеседнике Войтович, о Берлине разговор пока оставил.
– Сами, говорит… чешите вы отсюда на помойку, – пожаловался Миловидов. – И обзываться начала всякими обидными словами.
– А это у неё совершенное переутомление, – диагностировал Войтович и растряхнул оставшуюся водку из бутылки по стаканам. – Полнейшее, назвал бы я. Сплошной психоз!
– Вот так и правильно, – обрадовался Миловидов. – Я же ей об этом, Марк, через окно и прямо так и сказал.
Педагог придвинулся поближе к Войтовичу и заговорщицки поведал:
– Вы, говорю, Анна Гавриловна, переутомлённая и психическая… Старая дура!..
Глубоким вечером изрядно выпивший, а если быть точнее «вдрыбадан», Миловидов с трудом преодолев восемь ненавистных ступенек в парадной наконец-то вполз в свою холостяцкую квартиру.
Глава 3.
Наступило дождливое, промозглое утро следующего дня. Для большинства бородчан – ничего особенного. Так и как бы, утро… и утро. Однако педагогу Миловидову это утро показалось если и не сущим адом, то, по крайней мере седьмой казнью египетской. Дело обстояло в том, что Валентин Ефремович, в общем-то, вёл трезвый образ жизни, слабоват был организмом против крепких спиртных напитков. Обычно Валентин Ефремович от выпивки воздерживался, старался не усугублять. Ну пару рюмочек и всё. Но вот же в компании Войтовича наш педагог контроль над собой утратил, изрядно перебрал и этим утром, что естественно, испытал всю скверность алкогольного перенасыщенья, что в народе называется попросту похмельем. Ужасным образом раскалывалась у педагога голова, внутри пылал пожар, слабило брюхо… А, во рту…
Да, словно ночевала там вся стая бабкиных котов. Причём вместе с кастрюльками.
– Ну надо же было мне вот так нажраться? – тяжко стонал и чуть не плакал Валентин Ефремович, таращась припухшими глазами на циферблат будильника. Стрелки часов указывали полдевятого.
– Опаздываю на занятия, – ужаснулся педагог, болезненно встряхнул головой и выкарабкался из постели.
Традиционно исполнять что-нибудь басом ему совершенно не хотелось. Он и не стал, сам себе оправдался,
В тягучей полудрёме Миловидов проковылял в уборную, а уже оттуда в кухню. Достал из холодильника пару яиц, треснул их в сковороду. Затем он заварил себе крепчайший, как он считал лечебный с бадунища кофе от которого в последствие его смутило окончательно. Пора пришла звонить в больницу.
Однако в мутном сознанье Миловидова звонок в больницу означал приезд врача, а тот чудесным образом воплощался в Марка Моисеевича. Воспоминания о старом друге молниеносно исполняли душу педагога сильнейшим возмущением и даже гневом.
– Чёрт меня дёрнул! – сокрушался Миловидов. – Поддался уговорам и не устоял. Припёрся с этим шарлатаном в кафе.
А дальше педагог характеризовал Войтовича последними словами и периодически утираясь влажным полотенцем надрывно блевал в унитаз.
В конечном счёте Миловидов всё же выжил и даже несколько повеселел. Но как он ни старался – бежал трусцой и рассудительно переходил на быстрый шаг… но на занятья в училище серьёзно опоздал.
Чтоб не попасться руководству на глаза он крался в мрачных коридорах проф-училища подобно храброму разведчику – тихонько и на цыпочках. И оставалось-то ему всего чуть-чуть. Ещё один-два шага, и он исчезнет за заветной дверью…
– Ого! – недоумённо повела бровями зам-директорша училища по воспитательной работе Эльвира Вольфовна Колодец. Она не караулила нарочно Миловидова. О, нет. Просто наткнулась на него и совершенно случайно.
– За вами я такое не припомню, – подметила она, скользнув глазами по наручной «Чайке» и тем самым обозначив опозданье: – И что же?.. Какие объяснения?
– Я очень извиняюсь, – опешил Валентин Ефремович и для конечной искренности помыслов сорвал и скомкал шляпу. – Вы понимаете Эльвира Вольфовна мероприятие вчера образовалась. Спонтанно как-то… Неожиданно. Без плана. Войтовича в Берлин спроваживали. Так вот, значит, не рассчитал я собственные силы.
Миловидов врал на удивление так быстро и смекалисто, без тени всякого смущения и безо всякого стыда, к тому же крайне складно, удачно, что даже сам себе поверил в нескольких местах.
– Но как это возможно?! – Эльвира Вольфовна от неожиданного сообщения впала в эмоцию и чуть не лишилась чувств. – Врачу так славно пофортило?.. Вот это да!.. И он уехал?.. Из нашего убожества в Берлин?!
– Нет-нет. Пока что здесь…
Миловидов всё-таки уменьшил волнительную для Колодец новость:
– Всего лишь вызов… Ему пришёл всего лишь вызов. Он, видите ли, только собирается в дорогу… Но мы заранее отпраздновали.
– Фи, – облегчённо изрекла Эльвира Вольфовна. И моментально утратив интерес к беседе направилась по коридору.
– Вызов ещё не значит, что он уедет, – небрежно бросила она. – Вот нашему завхозу вызов пришёл в прокуратуру. Пока что в качестве свидетеля. Но это же не значит, что он свидетелем из той прокуратуры и выйдет, ха-ха…
Конец ознакомительного фрагмента.