Шрифт:
Повесть.
Тридцать первое декабря.
События, рассказ о которых ниже сего предлагается вниманию читателей, трогательны и ужасны по своему значению для главного героического лица, а развязка дела так оригинальна, что подобное ей едва ли возможно где-нибудь, кроме России.
Н. Лесков. (К одному из своих бессмертных произведений).
Пролог.
Вечерело.
Как
Ни Богу свечка, да и ни чёрту кочерга. То ли посёлок городского типа, а то ли город схожий на посёлок, невзрачный Бородец теснится у обочины шоссе, которое ведёт из Петербурга в Киев и обратно, и скоростью автомобиля всего лишь километров в пятьдесят вдруг исчезает с глаз долой, укрывшись чахлыми, лесными насажденьями.
Застройкой Бородец был не велик, но и не так уже, чтобы слишком мал. Небо над ним коптил замызганный заводик по производству ширпотреба. На базе этого завода, в нужду вопросу кадровому, чтобы занять и обеспечит работой население организована ремесленная бурса – училище, где подавляющее большинство из местных недорослей приобретало путёвку в жизнь.
К тому же были в Бородце инфраструктуры; приличный магазин, торговые ряды, ларьки, нешумные кафе и медицинские учрежденья, а также треснувшая вдоль и поперёк общественная баня.
Поговаривают многие, что, дескать, раньше, в этом городе гремел оркестром чуть ли не на всю округу роскошный парк культуры и отдыха, а в нём – стрелковый тир и всяческие карусели. Но вот со временем он как-то ликвидировался, пришёл в сплошное запустенье и ровные дорожки в нём утратили рельеф, расколотились и исчезли в дебрях неизвестного колючего кустарника. Ну, в общем, нет больше парка в Бородце. Лесопосадка есть. А вот культурного озелененья больше нет. И надо бы за этим всем ухаживать, но не кому. И надо бы тот парк реконструировать, но, в общем, тоже… не на что.
«Куда глядят народные избранники?.. Чем занимаются?.. Воруют?.. Всё распродали. Захочешь отдохнуть и негде!» – вот так порой судачили про меж себя простые бородчане, вздыхали, охали, качали головой… Поохали, повздыхали, да и забыли.
О самих же бородчанах разговор особый. По существу, как народонаселенья их в Бородце не так уж и много. Каких-нибудь семь – девять с половиной тысяч. Живут они обычно, тихо и степенно. В чужие сплетни не вникают, но свои отстаивают. Телепрограммы и радиовещания заботят их отчасти. Ну а прессу?.. Так ту они выписывают и получают почтой, но из-за её нынешней брехливости как бы вяло, с неохотцей.
Так и что же есть такое Бородец?.. Да в общем Бородец и всё. Дыра на карте, благая глухомань, глубинка. Любой столичный франт, невесть какими
Один из переулков – Вахромеевский. Архитектурным планом он никак не выделялся среди градостроительных решений. Если только скупостью количества жилых домов. Таких на Вахромеевском насчитывалось пять. Для бородчан эти дома смотрелись мрачно, но привычно. Косые и кривые стены, крашенные кистью окна, обшарпанные двери… Обычно там – под стенами и окнами укутанные в душный, чёсанный мохер мамаши выгуливали некапризных малышей, и крепкие на вид пенсионеры в шляпах и чепцах бесцельно сиживали на скамейках и дремали. Вокруг же, как обычно, царили полный штиль и вековая тишь. И вот, казалось бы, ничто не в силах сдвинуть и нарушить эту общую сонливость, но…
Именно сегодня вечером, как гром в прекрасную погоду вдруг брызнул и раздался по округе исполненный визгливости и истерии крик:
– Куси её!!! Куси!.. Рви в тряпки шельму!
Глава 1.
Валентин Ефремович Миловидов – педагог из Бородецкого профтехучилища в свои неполные сорок в наследие от постсоветской смуты имел довольно скромную отдельную жилплощадь и ежемесячный оклад в размере «купи еду в последний раз». К тому же обладал он ещё не пошатнувшимся здоровьем, полуспортивным телосложением, слегка задумчивым лицом провинциального интеллигента и несколько навязчивой привычкой к пению. Причём обычно пел он что-нибудь из оперы.
Отдельная квартира Миловидова располагалась в первом этаже пятиэтажки под номером четыре по переулку Вахромеевский. И проживал в квартире Валентин Ефремович совсем один; ни жены, ни детей, ни престарелых родителей, ни даже племянника из деревни у него не было.
Однако домашним одиночеством Валентин Ефремович совершенно не тяготился. По утрам просыпаясь зачастую в хорошем настроении он бодро выскакивал из холостяцкой постели и перво-наперво прочищал голосовые связки – исполнял басом что-то вроде: «На земле-е … весь род людской!»
Завершив распевку, Миловидов скидывал с себя старомодную полосатую пижаму и убегал трусцой в совмещённые удобства, и уже там под струями контрастного душа практиковал сольфеджио.
От соседей по этажу и выше вместо аплодисментов педагогу обычно доставались приглушённые штукатуркой и склеенными внахлёст обоими неразборчивые «чтоб ты издох» и прочие не лестности, как правило довешанные тяжёлыми ударами в стену, либо чем-то металлическим по отопительной батарее. Таким образом соседи уведомляли Миловидова, что, в общем-то, они на месте – в своих апартаментах и пение его им надоело до смерти.