Тридцать три ненастья
Шрифт:
Выступали однажды в заводском общежитии самого дальнего от центра города района – Красноармейска. Стихов друг друга уже не воспринимаем, гоним тексты чуть ли не механически, боимся опоздать на последнюю электричку. О, как мы бежали к этой электричке! Поздний вечер, снежная слякоть, ненависть ко всему миру и друг к другу.
В вагоне стянули трикотажные шапки с затылков, волосы сосульками.
– Олег, прости меня… Не получается отработать программу в Центральном районе. Завтра последняя встреча – и расчёт! Давай заедем к нам, хоть поужинаем.
– Нет,
Последним было выступление в Молодёжном центре. Василий тянул встречу на себе, давая нам передышку. Отвыступав, спустились в буфет, заказали что-то. За столиком Василий пристально посмотрел на меня и вдруг сказал жёстко:
– Ты бы хоть голову вымыла! Смотреть тошно!
Эх! Лучше бы он не говорил этого! Меня понесло.
Олег поморщился:
– Татьяна, перестань гнобить мужика. Чего уж такого он сказал тебе?
По дороге в Союз писателей обнаружили в сугробе пьяного бомжа. Он барахтался, пытаясь подняться, но не мог. Хлебников принялся спасать бедолагу, потащил его к троллейбусной остановке…
«Хороший Олег человек, милосердный», – подумала я. Таким он был. Таким и помнится до сих пор. А стихи… «Стихи как стихи. Беспричинно. Я в жисть бы таких не писал!» Правда, у Есенина в «Анне Снегиной» не «стихи», а «письмо». Особой разницы не вижу. Большими успехами в поэзии Хлебников так и не блеснул. Вся она, и для всех нас, словно бы сошла на нет уже к началу ХХI века. Хорошо, что физически пока живы!
Заработком Олег остался доволен. На следующий день я проводила его в Москву. На прощанье он сказал:
– Может, увидимся ещё? А Василия береги! Он у тебя настоящий во всех смыслах. Я даже не ожидал.
И была ещё одна встреча, в сугробной Малеевке. Мы вместе встречали Новый год, но за разными столами. Рядом с Олегом блистала высокая черноволосая красавица. Помахали друг другу рукой.
Василий удивился:
– По-моему, это Хлебников? Но как изменился! Посолиднел, возмужал…
– Да уж! Он теперь в либеральной тусовке, отстаивает демократические ценности. Но я всё равно люблю его – «мы спаяны одной нитью!»
Жаль, я так и не успела спросить, написал ли он свою «Квадратуру круга».
Петруша
Предуведомляю сразу: следующий мой герой настолько вошёл в нашу жизнь, что короткой зарисовкой здесь не обойдёшься. Он будет и будет появляться в этой повести, как появился однажды в Клеймёновке, радуя и меня, и вас. Речь о Петре Петровиче Таращенко, блистающем бриллианте на шершавой поверхности серого сукна нашей рутинной обыденности. В Клеймёновке я встретила уже родного Петю, а вот как я увидела его впервые.
В фойе ВЛК меня встретила озадаченная Нина Аверьяновна.
– Таня, по-моему, твой муж приехал. Шумный такой, широкий… Что-то начал объяснять, а потом направился прямо к Сорокину. Я ничего не поняла!
Сердце захолонуло от радости. Неужели Вася приехал? Без предупреждения?
В сорокинском кабинете увидела незнакомого молодого
– А вот и Татьяна! – сказал Сорокин.
– О, подруга дорогая, свет моих очей! А я новый друг твоего мужа, Пётр! – заявил незнакомец и сгрёб меня в охапку.
Очень быстро выяснилось, что Пётр с Василием познакомились совсем недавно на литстудии, что Василий его очаровал, и они стремглав стали друзьями, что в Москве у Петра живёт любимая девушка, что сам он – молодой прозаик, окончил Университет имени Патриса Лумумбы.
– Не мог же я не навестить жену друга! Валентин Васильевич, отпустите Татьяну! Нас уже цыгане в «Яре» ждут, и вся Москва у наших ног! Но какая стать! Какой рост! Женщина, достойная пера Маяковского!
У меня слегка закружилась голова. Я не столько обомлела от происходящего, сколько растерялась, утратив ощущение реальности. Проницательный Сорокин развеселился, поняв, что опасность мне не угрожает, и отпустил с занятий. Вышли на Тверской бульвар и Пётр спросил:
– Куда пойдём?
– Как куда? Ты же меня в «Яр» приглашал, к цыганам.
– К цыганам позже, а пока и перекусить бы не мешало. Мне только Светочке надо позвонить, она тут недалеко служит – корректором в «Советском писателе».
– Как тесен мир! «Совпис» на Воровского, с обратного входа в ЦДЛ. Туда и пойдём.
Мы уже сели за столик, когда она появилась. У Светланы как сотрудницы издательства имелся свой пропуск в ЦДЛ. Девушка мне понравилась: высокая, стройная, интеллигентная, хорошо одетая, очёчки на носу. А Пётр продолжал фонтанировать:
– Вот же Макеев, сладкий мой орешек, какую девушку оторвал! Что будем пить-есть? Девчонки, у вас деньги-то какие-нибудь имеются? На случай, если мне не хватит…
Когда мы расстались, посидев весьма скромно, я вышла на площадь Восстания и почувствовала восторг тишины и свободы. Ну и Пётр! А как дурил мозги «всей Москвой у ног» и цыганами в «Яре»! И всё же он мне понравился. А что говорун, так это не от пустоты! Просто такой человек.
Вернувшись после ВЛК в Волгоград, я обнаружила, что Пётр Таращенко везде: у нас дома, в Союзе писателей, на литстудии… Он знал духачей и художников, спортсменов и журналистов, зубных техников и научных сотрудников, телевизионщиков и частных предпринимателей.
– Ребята, хотите хороших шашлыков? Пойдёмте к дяде Мише на Набережную!
Мы шли.
– Хотите шампанского от пуза? Пойдёмте в «Интурист»!
Мы шли.
– Хотите рыбных деликатесов? Подходите к трём в «Океан» – Аратюнян угощает!
Мы шли.
Угощали везде, но весьма условно. А потом всей троицей спешили к нам домой, и Пётр, открыв кастрюльку на плите, начинал есть рукой холодные макароны, даже не дождавшись их разогрева. Но весело было – жуть!
Постепенно были оттерты в сторону все бывшие друзья. Остались только Петя и его гоп-компания: Саша Казанегро, Серёжа Аратюнян, Володя Короляш, Миша Попов, часто приезжающий из Москвы, ещё двое-трое.