Тридцать три удовольствия
Шрифт:
— Добро, — сказал Руслан Тимурович и поманил к себе официанта.
— Ничего не могу поделать, — развел руками официант. — Горячие закуски, горячее, мороженое и кофе отменить могу, а за все что стоит на столах, извините, придется расплатиться.
— Добро, — невозмутимо сказал Руслан Тимурович, расплатился, усадил рядом с собой своего подчиненного и сказал ему: — Съедим сколько съестся. Ну и выпьем соответственно.
— Интересно, — сказала Птичка, — сколько у них съестся?
— Может, помочь им? — предложил Николка, налил себе, мне и Ларисе пива, чокнулся с нами и изящным движением помахал своим стаканом Руслану Тимуровичу и
— Ну и как там обстановка на сегодняшний день?
— До завтрашнего утра трудно сказать что-либо определенное — туманно ответил я, и мой ответ вполне удовлетворил Руслана Тимуровича. Потом мы расспросили про гостей из Хельсинки и выразили сочувствие, что они не приехали.
— Интересно, — сказала Птичка, — а смог бы кто-нибудь во всем мире съесть один все, что здесь стоит на столе?
— Вполне бы мог, — ответил Руслан Тимурович, похлопывая по плечу своего раба: — Вот Боря, он мог бы. Он может съесть и выпить товарный вагон, полный водки и закусок. А может не есть ничего целых три недели.
— Это хороший Боря, — оценила достоинства раба Птичка. — Бывают Бори плохие, а этот просто прелесть. Боря, съешьте, пожалуйста, все, что тут стоит на столе.
— Неохота, — сказал раб, покосившись на хозяина — не отдаст ли тот повеления, но Руслан Тимурович молчал, берег раба.
— Ну пожалуйста, ну что вам стоит, — умоляла Лариса.
— Так не интересно, — жуя, отвечал раб. — Вот если бы посоревноваться с кем-нибудь на то, кто больше съест и выпьет, тогда интересно.
— Одеколон Степаныч, — ласково обратилась Птичка к Николке. — Вы такой у меня прожорливый. Сбейте спесь с этого зазнавшегося Бори. Вы принимаете вызов?
— Принимаю, — не моргнув глазом, отвечал Николка. — Каковы условия поединка?
— Проигравшего обезглавливают, — предложил я. — А его нафаршированный желудок запекают в духовке и подают завтра на обед.
— Насколько я понимаю, товарищ шутит, — сказал Руслан Тимурович и предложил свой вариант — завтра утром проигравший в одних трусах проходит по всему парапету одной из набережных Невы, скажем, по всей Адмиралтейской.
— Ну да, а милиция? — возразил Николка.
— Какая милиция! Вы что, смеетесь? — сказал Руслан Тимурович, всем своим видом показывая, что он принадлежит к той категории людей, интересы которых милиция будет защищать при любых обстоятельствах и в любую погоду.
— Что ж, я согласен на такое условие, — сказал раб Боря, да и разве можно было ему отказываться от условия, предложенного боссом? Николка некоторое время артачился, но мы с Птичкой его уломали, убедив, что в том нет ничего позорного, а только весело и смешно.
— Кстати, — предложил я. — Некоторое, изящное на мой взгляд, дополнение к условию. Помнишь, Николка, когда мы были в Египте, там, у развалин какого-то храма, ты говорил, что сфинксы из этого храма стоят на набережной Невы в Питере? Так вот, я предлагаю, чтобы проигравший торжественно подошел по парапету набережной к одному из сфинксов, пал пред ним на колени и произнес какую-нибудь многозначительную фразу или пророчество. Это попадет в хроники
— Здорово! — воскликнула Птичка. — Надо Невзорова предупредить, чтобы в «Шестистах секундах» показали.
— Ну да, и чтоб потом меня с работы уволили, — фыркнул Николка, — большое спасибо, Ларисочка!
— А ты не проигрывай пари.
— Надо негром намазать, тогда не узнают, — сказал Руслан Тимурович.
— Правильно! — обрадовалась Птичка. — И не в трусах, а в набедренных повязках.
Уговор состоялся. Началось соревнование. Соперникам накладывали в тарелки равное количество закусок и наливали в рюмки одинаковое количество водки. Никогда я не мог представить себе, что бывают такие животные, как этот раб Руслана Тимуровича. Он поглощал еду и водку с таким видом, будто не сидел на стуле, а был на прямую подключен к системе ленинградской канализации. Каждую тарелку он съедал на одну-две минуты раньше, чем Николка, который довольно скоро начал потихоньку давиться едой, отпыхиваться и покраснел, как датское салями.
— Коленька, миленький, жуй, голубчик! — болела за своего жениха Лариса.
— Если вы думаете, что мой Боря сможет сказать сфинксу что-нибудь умное или, как вы говорите, прозорливое, то очень ошибаетесь, — сказал Руслан Тимурович. — Так что, пусть лучше проиграет ваш Николай.
В скобках отметим, что Руслан Тимурович почему-то определил, будто я человек с положением, а Николка — раб при мне, как при нем Боря. Видно, глаз у него наметан был на то, чтобы различать людей, у которых водятся деньги, от тех, у кого в карманах звучат романсы и гуляет ветер.
Николка проиграл состязание. Ему стало плохо.
— Сдаюсь! — прохрипел он и попросил меня, чтобы я отвел его в наш номер. Птичка отправилась с нами.
— Ну и монстр! — восклицала она по пути. — Вы видели, когда мы уходили, он все так же невозмутимо продолжал поедать салат, на котором застопорился Коля? Мне кажется, это вообще не человек, а робот какой-то.
В номере пришлось сделать Николке небольшое промывание, чтобы слегка освободить несчастный желудок. Бедный Николка — видно, не так уж часто в последнее время приходилось ему есть от пуза, если он согласился все же принять участие в этом извращенном соревновании.
Через час-полтора ему сделалось лучше, и мы стали решать, что будем делать завтра, позориться ли на весь мир поклонением сфинксу или избежать исполнения условия.
— Долг чести не позволяет мне не выполнить условия поединка, — мычал, лежа в кровати, Николка.
— Между прочим, дама сердца может освободить тебя от этого долга во имя любви к ней, — изобрел я способ освобождения моего друга.
— Я просто не знаю, как быть, — чуть не плача говорила Птичка. — Мне жалко Николку, но так хочется, чтобы эта забавная штука случилась. Одеколончик, я не освобождаю тебя… Или уж ладно, освобождаю… Нет, ничего не ладно, не освобождаю…
В конце концов решено было завтра встать спозаранку и поехать в Петергоф, сдав ключи от номера. Вернувшись из Петергофа, побродить немного по Питеру, поужинать в ресторане «Кавказский» и спокойненько уехать в Москву.
Ночью мне не спалось. Я лежал в постели и прислушивался ко всем звукам, долетающим из соседней комнаты. Мне то и дело начинало казаться, что кровать у них там приступила к исполнению своей скрипучей песни, и тогда сердце мое замирало и обливалось горькой ревностью. И я сожалел, что не взял с собою Ротика, чтобы заглушать эту ревность.