Тридцать три удовольствия
Шрифт:
— Как ты думаешь, подействует на нее, если я приеду с цветами и шампанским к ее отцу просить руки его дочери?
— А матери у нее уже нет?
— Умерла четыре года назад от инсульта.
— Ну что ж, патриархальность трогательна, и такой поступок может смягчить ее сердце.
Когда мы приехали, вся наша затея с прошением руки дочери рассыпалась. Дверь нам открыл не просто пьяный человек, а давно, много лет пьяный. Лицо у него было злое, под глазами синие мешки. Увидев нас, он заорал:
— Кого вам нужно?
— Лариса Чайкина здесь живет? — растерянно пролепетал Николка.
Добрых
— Эх, я и забыл, что она мне рассказывала, как ее отец пьет, — покачал головой Николка.
— Н-да, — ответил я, — сие существо, кажется, не помнит, что такое есть оно само, не говоря уж о…
Я не успел договорить, потому что дверь вновь распахнулась, из нее выскочила Птичка и самым неожиданным образом кинулась на шею своему жениху. Было ясно, что для примирения ей вполне хватало визита Николки в Киев с повинной. Так что мое присутствие было излишним с самого начала. И меня это задело. Я решил придраться к чему-нибудь:
— А что это за невежливый человек открыл нам дверь? Я не люблю, когда со мной не здороваются в ответ на мои приветствия.
— Оставь, Мамочка, его в покое, это мой отец, — поморщилась Лариса. — Пойдемте в мою комнату.
Комната у Ларисы была очень маленькая — настоящая клетка для Птички. В ней стоял диван, журнальный столик, тумба с телевизором, небольшой книжный шкаф, чуть больше, чем наполовину заполненный книгами, торшер, сервант с посудой, два стула и кресло. Свободного пространства все сие названное почти не оставляло. Едва мы успели рассесться вокруг журнального столика и откупорить шампанское, как дверь бесцеремонно распахнулась, и возникший в комнате родитель наконец издал человеко-подобные звуки:
— Между прочим, я слышал, как ты сказала, что я уже почти покойник. Я не покойник! Это вы все покойники, а моя жизнь еще только начинается. Может быть, мы еще с кем-то из вас захотим драться на дуэли. Я к вашим услугам.
— Как называется это Божье творение? — спросил я Птичку.
— Николай Ферапонтович.
— Дорогой Николай Ферапонтович, просим вас к нашему столу. Не желаете ли выпить шампанского?
— Ну что ж, налейте, если вам так хочется, посмотрим, что из этого получится. Кстати, если вы думаете, что вы такие хорошие, что вам что-нибудь принадлежит в моем доме, то ошибаетесь. Дайте-ка мне сюда всю бутылку.
Я едва успел налить ему полстакана шампанского и поставить бутылку на стол, как он тут же схватил ее и понес в свою комнату. Радость встречи с Ларисой повисла в воздухе вопросительным знаком.
— Собирайся и немедленно едем, — сказал Николка.
— Разве я нужна тебе?
— А ты разве не знаешь, как нужна мне?
— Нет, не знаю. Ты мне такое сказал тогда, что я решила никогда не возвращаться к тебе.
— Лариса, любимая, прости меня ради Бога.
Я готов был провалиться от того, что присутствую при подобном объяснении. Я встал и хотел выйти из комнаты, но в эту минуту дверь снова распахнулась и на пороге возникло лицо Ларисиного родителя, еще более злое.
— Негодяи! — произнесло это перекошенное злобой лицо.
— Ну, естественно, —
— Лариса, — продолжал родитель, — не забывай, что ты замужем. Где твой муж Виктор? Он любит тебя. Он — сын мой.
— Должно быть, Виктор ждет вас в винном отделе, — сказал я.
— А это кто такие? Кадрить тебя приехали? Клопы постельные? — гундося, протянул пьяный дурак.
— Послушайте вы, Николай Фортепьяныч, — рявкнул я, вовсе не желая награждать его таковым прозвищем, оно вырвалось как-то само собой, — какое вы имеете право оскорблять нас? А ну-ка потрудитесь выйти вон из этой комнаты!
— Ах выйти вон?! Щенки обдристанные! На-ка вот!
Николай Ферапонтович ударил меня ногой, обутой в тапочку, прямо под коленку, от боли у меня перехватило дыхание, но прежде чем кулак Птичкиного отца долетел до моей физиономии, я успел перехватить его и ловко выкрутить за спину.
— Веревку! — крикнул я Птичке.
— Не надо, Федя, — испуганно пискнула Лариса.
— Веревку!!! — заорал я грозно, потому что пьяный дурак лягнул меня пяткой в самую коленную чашечку. Пришлось так закрутить ему руку, чтобы он не брыкался больше, а лишь вопил от боли.
Лариса подала веревку, и вместе с Николкой мы повалили Николая Ферапонтовича на пол и связали.
— Как это не надо? Надо, Федя, надо, — ворчал я, крепко упаковывая разбушевавшуюся пьяную стихию.
Лариса плакала. Плакал и ее отец, но, кроме рыданий, из его проспиртованной утробы в наш адрес доносились самые площадные ругательства, какие только можно себе вообразить. Покуда Лариса собирала вещи, Николай Ферапонтович трижды умудрился удачно плюнуть нам с Николкой на джинсы, а один раз чуть было не укусил меня за щиколотку — только зубы клацнули.
— Ну все, я готова, — сказала Лариса. — Только его надо развязать.
— Само собой, выходите, а я развяжу, — сказал я. Николка и Птичка вышли из квартиры, а я развязал узлы веревок, но так, чтобы алкоголик смог сам дораспутаться не раньше, чем минут через пять. Выскочив следом за моими друзьями, я захлопнул дверь и побежал вниз по лестнице. То, что я увидел на лестничной площадке второго этажа, заставило меня усомниться в том, что жизнь не построена по законам абсурда. Николка и Лариса оцепенело стояли под табличкой «ЭТАЖ 2», а снизу, с лестницы, в них целился из пистолета некий молодой субъект нашего возраста, очень бледный и с сединой на висках.
— Стоять! — крикнул он мне. — А то спущу курок.
Я остановился.
— С кем из них? — спросил молодой субъект, дико оскаливаясь. Лицо его было довольно красиво, но болезненно, и я как-то сразу подумал: «Должно быть, наркотики». — Говори, сука, с кем из них ты изменяла мне?
Так, это не бандит, это бывший муж, любимец Николая Ферапонтовича. Кажется, Виктор. Неизвестно, что хуже, бандит или взбесившийся муж. Ну и ситуация! Вверху вот-вот распутается и побежит в погоню взбесившийся отец, снизу целится из пистолета обезумевший брошенный муж. Прямо как у Мюнхгаузена — сзади лев, спереди крокодил. Оставалось только молниеносно сообразить, как сделать так, чтобы лев прыгнул в пасть к крокодилу.