Тридцатилетняя война

Веджвуд Сесили Вероника

Пока Ришелье вел с королем Швеции переговоры, подменявшие реальные военные действия, Оливарес предпринимал меры для укрепления Испании, с тем чтобы развязывание войны было слишком обременительным и опасным для Франции. Он сосредоточил свои усилия не на Германии, а на Нидерландах, стремясь обеспечить возрождение испанского могущества подавлением голландской конкуренции, восстановлением торговли в Антверпене и отвоеванием колоний.

2

4 июля 1630 года король Швеции высадился на Узедоме. Сходя с корабля по узкому трапу, он оступился и повредил колено [723] . Этот обыденный инцидент хронисты превратили в героико-драматическое действо: как только нога вождя протестантов коснулась земли, он опустился на колени и попросил Господа благословить его на правое дело [724] . С точки зрения поэтического осмысления его миссии историки, возможно, были и правы: сам король никогда не сомневался в успехе своей экспедиции.

723

G. Droysen, Gustaf Adolf, VI. p. 151; Gustaf Adolfs Landungsgebet, Mitteilungen des Instituts f"ur Oesterreichische Geschichtsforschung. XXII, pp. 269-287.

724

Chemnitz, De Bello Suecico, Stettin, 1648,1, p. 55.

Ко

времени высадки Густаву Адольфу исполнилось тридцать шесть лет. Он был статен, высок и широк в плечах. Заостренные усы, клинообразная борода и короткие волосы имели рыжевато-желтый оттенок. За это итальянские наемники прозвали его «золотым королем», хотя чаше Густава Адольфа величали «северным львом». Вследствие крупного и тяжелого телосложения его движения были замедленные и неуклюжие, но он мог действовать лопатой и киркой не хуже любого сапера в армии. Однако кожа у него там, где отсутствовал загар, была нежная и белая, как у девушки. Он держался прямо, сохраняя королевскую осанку и степенность при любых обстоятельствах. С годами Густав Адольф начал слегка склонять голову, хмурясь и прищуривая свои светло-голубые глаза [725] . Король любил поесть и предпочитал простую одежду, носил обычно буйволовый кафтан и солдатскую касторовую шляпу, добавляя иногда алую ленту через плечо или плащ. Он выглядел одинаково и на балу, и на бивуаке, ему были привычны тяготы военных походов, он мог просидеть в седле четырнадцать часов подряд, вместе с солдатами проливать пот в жару, замерзать в заснеженном поле, мучиться от голода и жажды. Он не боялся ни крови, ни грязи, его высокие королевские сапоги были часто забрызганы и тем и другим.

725

Haeberlin, XXVI, pp. 28-29.

Но было бы большой ошибкой принимать его за простака. Дипломаты, шокированные слишком непринужденными манерами короля и бестактной прямотой, с которой он излагал свои мысли, очень скоро понимали, что за грубоватыми и резкими суждениями скрываются глубокие мысли и знания. Придворным, пытавшимся сыграть на его дружелюбии, он устраивал такую взбучку, которую они долго не могли забыть. Слуги, знавшие его крутой нрав, никогда не задавали лишних вопросов. Густав Адольф не принимал послов, если они неправильно перечислили все его титулы на верительных грамотах [726] .

726

Roe, Negotiations, p. 56.

Густав Адольф с детства воспитывался с прицелом на королевский трон, играл в кабинете отца, когда еще не стоял на ногах, в шесть лет сопровождал его в военных походах, в десять — заседал в королевском совете и имел право высказывать свое мнение, подростком уже самостоятельно принимал иностранных послов. Он владел десятью языками, интересовался науками, скорее всего поверхностно, любил практическую философию, всюду брал с собой томик Гроция [727] .

Наряду с Ришелье и тем князем, имя которого было известно всем современникам, Максимилианом Баварским, Густав Адольф был самым успешным администратором в Европе. За девятнадцать лет правления страной он укрепил финансы, централизовал правосудие, обустроил или привел в порядок больницы, почту, образование, службы вспомоществования, ввел продуманную и четкую систему призыва в армию, сумел приструнить праздное и амбициозное дворянство, создав «риддархус», ассамблею нобилитета, занимавшуюся государственными делами, но подвластную короне. Ни в каких смыслах он не был королем-демократом, его политика зиждилась на аристократизме, но благодаря тому, что он держал в узде аристократов, полтора миллиона человек в Швеции и Финляндии [728] жили в условиях самого мягкого режима в Европе. Густав Адольф поощрял торговлю, с толком использовал природные ресурсы страны, особенно минеральное сырье. Швеция собственными сырьевыми материалами полностью обеспечивала производство вооружений, в которых она нуждалась постоянно: со времени восхождения короля на трон страна едва ли прожила хотя бы год без войны [729] . Стоит ли удивляться тому, что в 1629 году шведский сейм единогласно проголосовал за выделение субсидий на трехлетнюю войну в Германии.

727

Oxenstiernas skrifter och brefvexling. Stockholm, 1888, I, i, pp. 247— 248.

728

Droysen, Gustaf Adolf, II, p. 71.

729

Brefvexling, I, i, pp. 351—459. Среди более поздних изданий о Густаве Адольфе можно назвать следующие: Ahnlund, Gustav Adolf den Store. Stockholm, 1932; G. Wittrock, Gustav Adolf 1932; Johannes Paul, Gustav Adolf. Leipzig, 3 vols, 1927—1932; M. J. Roberts, Gustavus Adolphus: A History of Sweden, 1611—1632. London, 1953 seq. Представляет интерес статья Тингстена, исследующая его военную стратегию в Германии и опубликованная в Historisk Tidskrift, 1928.

В военных делах Густав Адольф был таким же деятельным и предприимчивым, как и в мирной жизни. Он восхищался Морицом Оранским, переняв у него все тактические приемы, повышавшие мобильность и боеспособность войск. Король пригласил голландских профессионалов, обучавших его солдат технике использования артиллерии в осадной войне, лично принял участие в создании легких и подвижных

орудий. Его так называемые кожаные [730] пушки оказались не очень надежными, и он полагался главным образом на скорострельные четырехфунтовки, достаточно легкие для того, чтобы их могли передвигать три канонира или одна лошадь [731] .

730

Пушки с тонкостенными медными стволами, обвитыми пеньковыми веревками и обмотанными кожей, пропитанной дегтем. — Примеч. пер.

731

Droysen, Gustaf Adolf I, pp. 59-60, 77.

Подобно всем другим великим вождям Густав Адольф был абсолютно уверен в себе и в правоте своей миссии. В кризисные моменты он искренне считал, что Бог не оставит его в беде. Он воспитывался как лютеранин, но его снисходительное отношение к кальвинистам смущало и подданных и союзников [732] . Тем не менее Густав Адольф был убежден в исключительности протестантизма и никогда не мог понять, как можно силой изменить веру человека. Король презирал тех, кого насильно обращали в другую религию, и позволял в побежденных и плененных войсках сохранять традиционную веру.

732

G. Westin, Negotiations about Church Unity. Uppsala, 1932, p. 208.

Густав Адольф был блистательным правителем и полководцем, бесстрашным, решительным, импульсивным, однако одними этими качествами вряд ли можно объяснить ту власть, которую он имел над людьми. Причину надо искать скорее в его умонастроении, в той удивительной уверенности в себе, гипнотизировавшей и его сподвижников, и тех, кто его никогда не видел. Густава Адольфа должен был убить один подкупленный итальянский кондотьер, человек без родины и веры, служивший в армии короля. Наемный убийца не раз поднимал пистолет для выстрела, и у него были для этого реальные возможности, но его сердце, как констатирует хроника, наливалось свинцом и рука опускалась [733] . Оберегала ли короля судьба своей потусторонней броней или его сверхъестественная уверенность в себе завораживала и лишала сил даже случайного убийцу? Он был убежден: «Ни один корабль не потонет, если на нем находится король» [734] . В этом откровении и пророчестве заключалась тайна его стойкости.

733

Annates, XI, р. 1326.

734

Roe, Negotiations, p. 74.

Ближайшим другом Густава Адольфа был сумрачный, неразговорчивый и академичный канцлер Аксель Оксеншерна: только от него король мог принять и советы и возражения. Обладая трезвым и острым умом, Оксеншерна был человеком дела и мог моментально перевести головоломные концепции Густава Адольфа на язык практических действий. «Если мы все будем столь же холодны, как вы, то мы замерзнем», — сказал как-то канцлеру король. «Если мы все будем столь же горячи, как ваше величество, — ответил Оксеншерна, — то мы сгорим» [735] .

735

Moser, Patriotisches Archiv, V, p. 8.

Оксеншерна имел нечто большее, чем двенадцатилетнее возрастное старшинство, для того чтобы влиять на короля. Его способности были равноценны талантам Густава Адольфа или удачно дополняли их. Он обладал такой же кипучей энергией, даром организатора, быстротой мышления и остротой ума, такой же или даже более вместительной памятью. Оба они отличались отменным здоровьем, что было немаловажно во времена, когда человек постоянно подвергался опасностям и не мог получить квалифицированную медицинскую помощь. Оксеншерна в особенности мог крепко спать в любых условиях, не обращая внимания на шум и даже выстрелы. Только дважды он лишился сна из-за политических передряг, и это случилось с ним во время войны в Германии [736] .

736

Arckenholtz, Historische Melkw"urdigkeiten. Leipzig, Amsterdam, 1751, 1752, II, p. 46.

Оксеншерна не производил такого же впечатления властной личности, как его король, только потому, что был менее агрессивен. Он был прирожденным дипломатом: учтив, но и скрытен, хитроумен, но, в общем, и честен. Такого человека трудно обвести вокруг пальца, но и трудно невзлюбить. Он говорил по-немецки и по-французски, особенно хорошо владел французским языком и с легкостью отлавливал двусмысленности, к которым нередко прибегали французские дипломаты. Ему так и не довелось употребить все свои таланты в дипломатии и государственном управлении ни до восхождения на трон Густава Адольфа, ни при его царствовании, ни после его смерти. И в поведении, и в деятельности он, безусловно, был более цивилизованным и великодушным человеком, чем король. Бескорыстный и преданный в личных отношениях, Оксеншерна искренне хотел приносить пользу своей стране, но ему пришлось главные усилия употребить на то, чтобы война в Германии продолжалась еще шестнадцать лет. Никто не отрицает того вклада, который он внес в государственное строительство в Швеции, и его мирные деяния убеждают лишь в том, что и Швеция и Европа должны сожалеть о том, что такие люди, как он, вынуждены были применять свои человеческие таланты в организации смертоубийства. Какая бы слава ни досталась правителю и генералам Швеции, какие бы преимущества ни получила шведская торговля, война принесла самой Швеции больше плохого, а не хорошего, вызвав ослабление центральной власти и истощение народа. Оксеншерна честно служил своему правительству и королю, но оба они заблуждались: зла злом не искоренить.