Трикстер, Гермес, Джокер
Шрифт:
Эннели зажгла две лампы на камине. Когда язычки пламени осветили комнату, женщина опустила обрез.
— Я Долли Варден.
В свете керосиновых ламп лицо ее было очень бледным, ни кровинки, но твердый взгляд синих глаз, низкий голос и плотное, крепко сбитое тело не оставляли впечатление хрупкости и слабости. На ней были джинсы, серая рубашка и грязные теннисные туфли.
— Меня предупредили, что ты можешь здесь быть, Долли, но я все равно никак не приду в себя.
— Неудивительно, — пробурчала Долли и посмотрела
Он быстро кивнул.
— И тебя я тоже напугала?
Дэниел снова кивнул, на этот раз еще быстрее. Долли Варден села перед ним на корточки и улыбнулась.
— Когда вы сюда подъехали, я так перетрусила, что готова была выпрыгнуть из собственной шкуры и вылететь в дымоход.
Дэниел уткнулся в ногу Эннели, она наклонилась и взяла его на руки. Долли встала.
— Ну ладно. Первый испуг, надеюсь, прошел, приготовьтесь теперь ко второму, — она повернулась спиной. Подол рубашки слева обильно пропитался кровью. — Как у тебя с оказанием первой помощи, а, детка? — спросила Долли через плечо.
— Н-не очень, — от увиденного Эннели слегка вздрогнула. Дэниел это почувствовал и развернулся у нее на руках.
— Там кровь! — воскликнул он, будто объясняя это матери.
— Ладно, хватит глаза таращить, вы, оба! Вскипятите воду, порвите какую-нибудь простыню. Вряд ли там что-то серьезное, хотя я толком не видела — сукин сын попал прямо в задницу. Черт, этой заднице и так выше крыши досталось. Мужики, мотоциклы, пинки без счета, а теперь еще и заряд дроби. Долбаные охранники стреляют отнюдь не каменной солью, как фермеры, когда я девчонкой лазила по тыквенным делянкам.
Поставив Дэниела на пол, Эннели пошла разжигать печь. Долли повернулась спиной к мальчику и стянула рубаху через голову. Дэниел внимательно смотрел на нее. Спина и бедра Долли были густо покрыты татуировками, трусы разорваны и в крови.
— У мамы тоже есть, — сказал он.
— Что есть?
— Тату. Только маленькая.
— И не очень хорошая, — добавила Эннели от печи. — Я ее сама наколола.
— Видно, несладко тебе пришлось, если сама взялась.
— Да, несладко.
— А рисунок какой? Цветок, зверь, имя любовника?
— Крест.
— Ни за что не подумала бы, — с легким разочарованием отозвалась гостья.
— Нет, это не имеет отношения к религии. Там искривленный крест. Меня пытались унизить.
— Меня тоже, детка, — сочувственно кивнула Долли. — А теперь еще и в задницу всадили дробь. Как там вода, поспевает?
— Скоро закипит.
— Тебе очень больно? — спросил Дэниел.
Долли повернула к нему голову, тяжелые груди качнулись.
— Болит, но не сильно. Такая, знаешь, ноющая боль.
— Я один раз попал по ноге топором. Не острым концом, другим. Было ужасно больно.
— Да уж, я представляю.
— И я так плакал…
— Я бы тоже
— Но сейчас же не плачешь.
— Подожди, заплачу через пару минут.
— Правильно, — важно кивнул Дэниел. — Ты плачь, так быстрее пройдет.
Когда вода вскипела, Долли, морщась, стянула трусы и легла на постель. Поперек левой ягодицы шла узкая красная борозда с неровными краями.
— На вид вовсе не так уж плохо, — сказала Эннели, осмотрев рану. — Но тату, похоже, пропала.
— Моя вишенка! — простонала Долли.
— Вишенка! — хихикнула Эннели.
— Она у меня самая первая, самая любимая. Такая, знаешь, перчинка, она мне всегда прибавляла задору…
Эннели приложила мокрое полотенце к ране, и круглые ягодицы судорожно сжались. Дэниел смотрел во все глаза.
— Где тебе ее сделали? — спросила Эннели, чтобы отвлечь Долли.
— Когда лезла через стену, — промычала Долли сквозь зубы. — Представляешь, даже не с вышки пальнули, один сучий боров во дворе.
— Да нет, я про тату.
— А. Я ее сделала примерно в твоем возрасте. В Оклахоме.
— Ты там родилась?
— Ага. Рядом с Карвером, внизу, на юго-востоке. В тридцатых годах там и закона-то толком не было. Никогда не забуду, как в первый наш школьный день учитель сказал: «Если когда-нибудь вы прибежите ко мне и скажете, что кто-то себя плохо ведет, ему достанется по заслугам, но и вас я буду пороть, пока рука поднимается. Потому что есть только один проступок, который я не могу вынести, — доносительство». Это были такие места… — Долли снова вздрогнула и замолчала, почувствовав прикосновение полотенца к ране.
— Ну что ж, стебелек и два листочка остались, — сказала Эннели, продолжая вытирать кровь.
— У моей подруги, Дорис Кинкейд, была поговорка такая — если кто-то сорвал твою ягодку, не беда, главное, чтоб косточка при тебе осталась.
— Чем ты занималась у себя в Карвере?
— Большей частью грабила банки. Работала с первой в стране бандой на мотоциклах, может, слышала — Банда Вермильон. Настоящий класс. Мы тогда были как семья. Сейчас такое уже не встретишь. Сейчас байкеры сплошь дуболомы. Все на наркоте, ходят опустившиеся, нестираные, бьют слабых и ведут себя идиотски — большинство просто дефективные. Как они обращаются со своими девушками! Так ни с кем нельзя себя вести, если хочешь иметь хоть какой-то класс.
— Что такое «вермильон»? — спросил Дэниел.
— Красный цвет, — ответила Эннели.
Долли подняла голову и повернулась к мальчику.
— У нас были такие длинные алые шарфы. Хорошо смотрелись!
— Вы кого-нибудь убивали?
— Сейчас я наложу мазь с антибиотиком, — перебила его Эннели, — все равно у нас больше ничего нет, а сверху сделаю чистую повязку. Идет?
— Отлично, доктор.
— Вы кого-нибудь убивали? — нетерпеливо повторил мальчик.