Трилогия о Драко: Draco Dormiens, Draco Sinister, Draco Veritas
Шрифт:
Драко услышал свой громкий смех — не слишком-то приятный.
— Именно потому-то ты такой неважный составитель планов, Гарри. Как будто мир не существует дольше, чем пять секунд…
Гарри закрыл глаза и сжал кулаки — Драко видел, что тот с трудом пытается удержать себя в руках, и следил за ним с зарождающейся тошнотой: ему не нравилось делать Гарри больно, и он рассеяно подивился тому, что, кажется, тот становится сильнее под давлением обстоятельств.
— Зачем мой отец говорил это тебе? — резко спросил, наконец, Драко. — Чтобы заставить тебя отреагировать именно таким образом. Не думаю, что стоит напоминать тебе, что он лгун?
Гарри
— Да, я знаю, — он лгун. Но он — такой же, как ты: он не станет лгать, если правда куда мощнее любой лжи. Он не сказал мне ничего такого, чего бы я не знал. Ничего.
На самом деле Драко его не слушал — на второй фразе Гарри разум отказался воспринимать что-либо: «он такой же, как ты».
— Я не позволю отцу сделать из тебя пешку, которой он может крутить, как угодно, — жестко произнес он. — Нет. Что бы он тебе ни предлагал — всё это обман, как ты этого не видишь? — он убрал с лица влажные волосы: несмотря на холод, он вспотел, — Я понимаю, ты не можешь рассуждать так же, как он. Тебе просто в голову прийти не может, насколько злы могут быть люди. Мой отец ненавидит тебя, и какую бы сделку он ни предлагал, твои интересы — как и мои — его не волнуют. И надо быть или дураком, или слепым — ну, или же и тем, и другим сразу — чтобы этого не видеть.
— Может, так оно и есть. Однако я не собираюсь скидывать со счёта тот факт, что ты ненавидишь своего отца независимо от того, живой ты или мертвый…
— Он ожидает, что ты пойдешь на уступки, Гарри! Весь его план базируется на этом.
— Да пошел этот план со всем остальным… — отрезал Гарри. — Я всех потерял — всех моих друзей. Я не хочу потерять и тебя.
— Ты же знаешь, что все равно, рано или поздно, останешься с этим один на один — ты же мне сам это сказал…
— Боже мой, чёрт побери! — взорвался Гарри с таким звуком, словно сломалась кость. — А что бы ты сделал на моем месте? Если бы умирал я?
— Ну, это совсем другое дело, — спокойно ответил Драко.
— Да? И в чем же разница?
— В том, что ты — Гарри Поттер, — голос Драко был ясен и монотонен, словно он просто перечислял очевидные факты. — Ты — Мальчик-Который-Выжил. Тот, что спасет всех. В тебе есть необходимость. Во мне — нет.
— Это глупейшая вещь из всех, что мне приходилось слышать, — горько ответил Гарри. — Поверить не могу, что ты швырнул мне в лицо слова о том, кем я являюсь, — да что с тобой случилось? Ты что — думаешь, я смогу жить, зная, что обязан этим тому, что я знаменит, а ты — нет?
— Дело не в знаменитости. Да и в любом случае — ты все равно об этом не вспомнишь: мой отец наложит на нас Заклятье Памяти, ты ничего не узнаешь, — произнес Драко и немедленно об этом пожалел.
Гарри уставился на него в упор. Зрачки его все расширялись и расширялись, пока глаза не стали совершенно черными, окруженными лишь тонкой зеленой полоской:
— Я за всю свою жизнь никогда — никогда! — не хотел никому вмазать так, как тебе сейчас…
— Ну, так ударь меня, если тебе так хочется, — тихо предложил Драко. — Однако имей в виду: если позволишь сейчас победить моему отцу — позволишь победить Вольдеморту. Если он получит чашу, с её помощью он разрушит мир. Конечно, звучит нелепо — но так оно и есть. Ты же герой, правда? И выбор как раз для героя. Твои друзья — и всё остальное.
Гарри согнул руки, и Драко отчуждённо удивился тому, что тот, похоже, и вправду решил его ударить.
Но Гарри чистым и спокойным голосом, словно о чём-то уже решенном, произнес:
—
Драко взглянул на него и осознал — с каким-то странным чувством в глубине души — что не понимает. Он предполагал, что Гарри выберет «все остальное» и открыл, было, рот, чтобы спросить, однако никак не мог сформулировать вопрос; и возможность эта была навсегда упущена, потому что дверь снова открылась, и вернулся Люциус.
Он больше не улыбался. В руке он нес скрученный пергамент и перо, что-то золотисто поблескивало в его нагрудном кармане.
Он выжидательно взглянул на юношей.
— Ну-с, мальчики, — он переводил взгляд с одного на другого, — вы уже приняли решение?
Гермиона разложила пергаменты на столе и дрожащей рукой начала перебирать их. Ей казалось, что она сумела унять охвативший её ужас, но теперь он вернулся снова. Кто-то копировал её почерк — и скопировал его настолько хорошо, что даже её лучший друг пал жертвой этого обмана. И не только почерк — её выражения, её стиль… Да, Пенси должна люто, ох как люто е ненавидеть, подумала Гермиона, чувствуя, как по коже бегут мурашки, — она должна была долго это планировать, пристально следя за ней. Гермиона почувствовала, что волосы у неё встают дыбом.
Мой милый,
я так скучала по тебе сегодня. Я столько думала о тебе на Зельях, что забыла писать лекцию — как бы ты сказал, столкнулась с самым большим ужасом в моей жизни. Домашнее задание — только десять баллов из десяти.
Не могу дождаться момента, когда вечером увижу тебя. Как бы я хотела, чтоб у меня было меньше возни с моим курсовым проектом. Я знаю, все потому, что я провожу столько времени с тобой. Мы могли бы позаниматься вместе, если ты не возражаешь. Я бы захватила домашнее задание с собой. Представь меня, крадущейся по коридору с карманами, набитыми лопухом, полынью и рутой… если бы ты захватил корень тысячелистника, это было бы здорово — так что не забудь!
Все, что я хочу, — это побыть с тобой… конечно, за исключением того, что нам нужно подождать до Нового года. Дорогой, спасибо тебе за твоё понимание и терпение — я понимаю, как трудно держать в себе такую тайну. Какое же это будет облегчение, когда мы сможем наконец-то быть вместе, не скрываясь ни от кого.
Боже, кто-то идёт. Убегаю. Люблю тебя.
Гермиона.
Гермиона поморщилась: лопух, полынь и рута — это ещё что такое? Рон что-то ей говорил перед тем, как уехать из школы: «…Это был не просто секс, — мы разговаривали, вместе ели, делали уроки по Зельям…»
Она внимательно уставилась на письмо. Переход от первого абзаца ко второму был довольно ловким, просьба принести компоненты для зелья была надёжно упрятана под многократные заверения в своей любви, однако, Гермионе показалось, что именно это-то и было истинной сутью письма. Ни в одном из писем при более тщательном изучении не было обнаружено столько страстных излияний — все они были аккуратно сформулированы, словно бы действительно принадлежали перу Гермионы. Признаться, в любовных письмах она была не сильна, она ни разу не написала ни единой любовной записки к Гарри, даже не могла себе представить, как это делается. Она его просто любила — мысль о том, чтобы сесть и написать хвалебную песнь его зеленым глазам и обожаемому носу казалась ей, мягко говоря, нелепой. Возможно, в душе она не была поэтом, но такова уж она была.