Трилогия о королевском убийце
Шрифт:
— Тогда поговорим о цене, — внезапно вмешалась Старлинг, — раз Том будет возницей вместо Хэнка. Он сэкономит на стоимости лошади для себя и на том, что съел бы твой кузен.
На мгновение Ник казался обескураженным. Он перевел взгляд со Старлинг на меня.
— Что справедливо, то справедливо, — заметил я, сдерживая улыбку.
— Согласен, — уступил он и снова быстро вышел из кухни, но вскоре вернулся. — Старуха говорит, что еще посмотрит, как ты справишься. Видишь ли, это ее лошадь и повозка.
Снаружи все еще было темно. Факелы сыпали искрами от ветра и снега. Люди
За нагруженным пассажирами фургоном стояла небольшая двухколесная повозка. Маленькая старая женщина, закутанная в черное, очень прямо сидела на сиденье. На ней были плащ, капюшон и шаль, на колени было накинуто дорожное одеяло. Ее острые черные глаза внимательно следили за мной, пока я подходил к ее экипажу. В повозку была запряжена пестрая кобыла. Лошади не нравилась погода, а упряжь была слишком тяжелой для нее. Я постарался пригнать упряжь получше, убеждая лошадку довериться мне. Закончив, я обнаружил, что старая женщина пристально смотрит на меня. Ее выбившиеся из-под капюшона волосы были тронуты сединой, и на них поблескивали снежинки. Она поджала губы, но не сказала ничего, даже когда я положил под сиденье мой сверток.
— Добрый день, — поздоровался я, усевшись рядом с ней, и взял вожжи. — Предполагается, что я буду править лошадью, — добавил я дружелюбно.
— Предполагается. Разве ты не знаешь? — Она впилась в меня глазами.
— Хэнк заболел, и Ник просил меня править вашей кобылой. Меня зовут Том.
— Я не люблю перемен, — сообщила она. — Особенно в последнюю минуту. Перемены говорят о том, что ты и раньше не был как следует готов, а теперь готов еще меньше.
Я заподозрил, что догадываюсь о причине внезапного недомогания Хэнка.
— Меня зовут Том, — снова представился я.
— Говорил уже, — огрызнулась она, глядя на падающий снег. — Дурацкая затея все это путешествие, и ничего хорошего из этого не выйдет. Теперь я вижу. — Она потерла одетые в перчатки руки. — Проклятые старые кости, если бы они так не болели, мне бы никто из вас не понадобился. Никто.
Я не мог придумать ответа, но меня спасло появление Старлинг.
— Посмотри, что они мне дали! — сердито сказала она.
Ее лошадь тряхнула черной гривой и выкатила глаза, словно требуя моего сочувствия по поводу седока.
— Отличная лошадь. Горной породы. Они все такие. Но она может весь день держать хороший темп, и у большинства из них ровный нрав.
Старлинг нахмурилась:
— Я сказала Нику, что за наши деньги собиралась получить лошадь получше.
Ник в это время как раз проезжал мимо нас. Его лошадь была не больше лошади Старлинг. Он посмотрел на музыкантшу и отвел глаза, как будто устал от ее языка.
— Поехали, — тихо сказал он мне. — Лучше не разговаривать и держаться поближе к переднему
Каким бы тихим ни был его голос, команде все мгновенно подчинились. Не было никаких выкриков или громких прощаний. Просто фургоны перед нами бесшумно двинулись с места. Я натянул вожжи и причмокнул лошади, которая, недовольно фыркнув, пошла шагом. Мы двигались вперед почти беззвучно, под пеленой падающего снега. Старлинг поначалу удерживала свою лошадь, но потом ослабила поводья, и кобылка мгновенно перешла на рысь и присоединилась к другим лошадям в начале группы. Я остался с молчаливой старухой.
Вскоре я понял, насколько серьезным было предупреждение Ника.
Взошло солнце, но снег сыпал так густо, что свет казался молочным. Кружащиеся в вихре хлопья отливали перламутром, от которого кружилась голова и уставали глаза. Казалось, мы едем по бесконечному белому туннелю, и только следовавший перед нами фургон указывал нам путь.
Ник не придерживался дороги, а вел нас прямиком через замерзшие поля. Снег вскоре заметет наши следы, и не останется никаких знаков нашего проезда. Поля были огорожены, так что всадникам приходилось спешиваться, чтобы снять ограждения и закрыть за нами проход. Сквозь пелену снега я заметил в стороне еще одну ферму, но в окнах не было света. Вскоре после полудня мы миновали последнее ограждение и со скрипом выехали с поля на то, что некогда было дорогой, а теперь представляло собой всего лишь еле заметную тропу, по которой давно никто не ездил.
И все это время моя спутница была такой же холодной и молчаливой, как падающий снег. Время от времени я следил за ней уголком глаза. Она смотрела прямо перед собой, тело ее раскачивалось в такт движению повозки. Она непрерывно растирала кисти рук, как будто они у нее болели. Поскольку мне нечем было больше развлечься, я разглядывал ее. Похоже, родом из Бакка. Акцент все еще сохранялся, хотя и потускнел после долгих лет странствий по чужим краям. Платок на ее голове ткали в Калсиде, а вышивка по подолу плаща — черным по черному — была совершенно мне незнакома.
— Далеко ты заехал от Бакка, мальчик, — вдруг сказала старуха. Говоря это, она смотрела вдаль. Что-то в ее тоне заставило меня подтянуться.
— Так же как и вы, старая женщина, — ответил я.
Она повернулась и взглянула на меня. Я так и не понял, что было в ее черных глазах — раздражение или восхищение.
— Верно. Годы и мили, и то и другое — долгий путь. — Она помолчала, потом спросила: — Почему ты едешь в горы?
— Хочу повидать дядю, — ответил я честно.
Она презрительно фыркнула:
— Мальчик из Бакка, у которого есть дядя в горах? И ты так хочешь его увидеть, что рискуешь головой?
Я взглянул на нее:
— Это мой любимый дядя. А вы, как я понимаю, направляетесь к алтарю Эды?
— Другие направляются, — поправила она меня. — Я слишком стара, чтобы молиться о ребенке. Я ищу пророка. — Прежде чем я успел что-нибудь сказать, она добавила: — Это мой любимый пророк, — и усмехнулась.
— А почему вы не едете с другими, в фургоне?
Она холодно посмотрела на меня: