Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
Мирьям разочаровалась в дяде Рууди — он все еще не принимался за работу, хотя уже когда наточил пилу и топор. Со скуки Мирьям слонялась по двору и по саду. От сестры Лоори толку не было, все сидит в комнате с девочками повзрослее и играет с ними в скучные бумажные игры. Снова и снова бралась какая-нибудь буква, и все начинают придумывать на нее слова, обозначавшие название дерева, цветка, животного или города.
В «образованной компании» с девочкой не считались — ведь ее даже в школу не пускали: слишком мала еще.
«Бирлин» или, может, «Бэрлин»?
Все шло спокойно своим чередом, до того самого дня, пока соседский хозяин не принялся смолить крышу.
С раннего утра во дворе Таавета кипел и бурлил котел.
К полудню поднялся ветер, но и он не мог развеять духоту. Ветер раздувал огонь под котлом, и пламя лизало его закопченные смоляные края.
Таавет внимания на жару не обращал, знай себе подтаскивал на крышу смолу. Залезая наверх, он привязывался веревкой к трубе, размазывал очередное ведро смолы, затем прислонял к той же трубе щетку с длинной ручкой и спускался за новой порцией.
Таавет спешил, потому что жаркий полдень — самое время, чтобы смолить крышу.
Засмолить осталось лишь небольшой кусочек над стрехой.
Уставший и вспотевший, он залез наверх по закапанной смолой лестнице с последним ведром. Не стал больше утруждать себя заботой, чтобы привязаться к трубе ради какого-то незамазанного клочка, а раскорячился на лесенке, что лежала на крыше, и стал дотягиваться щеткой до той полоски.
Последний незамазанный клочок на фоне синеваточерной отсвечивающей поверхности быстро уменьшался.
Еще один мазок!
Таавет тянулся, тянулся — и, забыв об опасности, ступил одной ногой на скользкую крышу…
На плитняке, перед крыльцом, перемазанный липкой смолой, недвижно лежал невысокого роста старик — хозяин, садовник и портной Михкель Таавет. Вместе с ним — и на него — с крыши свалилось полведра смолы.
Солнце палило беспощадно.
Ветер разгонял мерцавший парок, который стоял над все еще булькающим котлом, и вихрил на дорожках пепелистый песок.
Первой, кто увидел упавшего на камни Таавета, была Мария.
Тяжело дыша, она прибежала на бабушкин двор.
— Надо… позвать… врача… — задыхалась Мария.
Торговка самогоном, старуха Курри, забыв о белье, которое развешивала, с жадным любопытством спросила:
— Уже рожать собралась, да?
— Хозяин… у крыльца… на земле… — только и могла ответить мечущаяся Мария.
За какую-то минуту во дворе Таавета собрались здешние женщины и ребятишки.
Толкались, причитали, детишки напуганно стояли возле забора, под деревьями. Жилички из «обители старых дев» плакали навзрыд, окрестные бабы вытирали краешками передников слезы.
К прибытию полицейского и доктора Мария успела обрести свое всегдашнее спокойствие.
— Надо
Мария обернулась к примолкшим женщинам и приказала:
— Принесите керосин, теплой воды, захватите мыло и полотенце.
Женщины бросились выполнять приказание.
Мария вместе с доктором подняли Таавета с земли и перенесли его в тень, под березку. Затем Мария закатала рукава синего выгоревшего халата, с трудом опустилась на колени и принялась мыть своего недавнего домохозяина.
Бабы отошли в сторонку и дали волю языкам.
— Жадность свела человека в могилу. У самого денег за глаза, иль не мог нанять мужика помоложе, который посмолил бы ему крышу, — рассуждала дворничиха.
— Все сам норовил, когтями цеплялся за каждый цент! — заключила трезвая, по случаю стирки, самогонщица Курри, едва сдерживая трясущийся подбородок.
Вся неделя после скромных похорон Таавета прошла в разговорах о гибели владельца «обители старых дев».
Когда Мирьям увидела дядю Рууди, она сказала ему:
— А знаешь, работники иногда умирают, даже когда работа еще не кончилась.
— Ты это о чем? — удивился дядя Рууди, которому как-то сразу не пришел в голову разговор в мастерской.
— Лучше уж быть шутником, они умирают, когда все шутки переведутся, — добавила Мирьям. — По крайней мере, ничто не останется незаконченным.
Дядя Рууди засмеялся, но тут же сделался опять серьезным и сказал:
— Зато шутник знает, когда у него шутки к концу подходят. А это хуже.
Однажды перед воротами Тааветова дома остановилось такси.
Из машины вышли мужчина и худая, в сером костюме женщина. Они направились по песчаной дорожке, через двор, к дому Таавета. Мирьям, сидевшая на заборе, узнала мужчину — это был папин знакомый адвокат, господин Кикенфельдт.
Когда разговаривавшая на чужом языке пара поравнялась с Мирьям, девочка привстала на заборе и крикнула:
— Здравствуйте, господин Кикенфельдт!
Тот помахал девочке рукой и, почтительно склонившись к даме с продолговатым лицом, что-то сказал ей.
Дама кивнула, и тогда господин Кикенфельдт сам подошел к забору, на котором торчала Мирьям.
— Ну, здравствуй, старый друг! — воскликнул он, приближаясь. — Где отец?
— Ах, уже сколько времени дома околачивается. Работы нет, — угрюмо ответила Мирьям.
— Пусть сейчас же придет в дом Таавета, — продолжал все так же оживленно Кикенфельдт. — Беги! — закончил он, прищелкнул пальцами, по-дружески подмигнул девочке и поспешил за дамой, которая скрылась за углом.
Вот так отец и стал переводчиком-делопроизводителем англичанки, госпожи Таавет, — на все то время, которое она собиралась пробыть в Эстонии.