Тринадцать полнолуний

Рок Эра

— Да уж, окаянный, всю истому да благодать испортил, — нервно хихикнул Грицек.

— Что ж ты, недоумок, людей пугаешь, — Василь, как самый старший, устыдился своего испуга, — иди к костру, да сиди спокойно, не мешай людям отдыхать.

Зенек подошел к костру, но не присел, а постоял, глядя на пламя, улыбаясь каким-то своим мыслям. А потом, как-то суетно, затеребил свою рубашку, отошел подальше и сел на землю.

— Вот, чудак человек, такую идиллию нашу нарушил. Давай мужики кружки, надо себя в порядок да спокой привести, — Василь откупорил бутыль и налил по полной кружке своим взволнованным товарищам. Выпили.

— Ну,

давай, ещё по чуть-чуть, — вытирая подбородок рукавом, попросил Грицек, — и тогда полный порядок будет.

Ещё выпили, закусили, и почти уже успокоившись, улеглись. Кто солому под голову подложил, кто шапку свою. Долго ворочались да кряхтели, но усталость перехода со стадом да выпивка, сделали своё дело, захрапели на все лады, в два голоса Михай с Василём. Только Грицек делал вид, что спит крепко, а сам, одним глазом, наблюдал за Зенеком. А тот, посидев немного, вдруг, вскочил и забегал по поляне. Потом остановился, успокоился, сел на землю и застыл.

«Вот неугомонный, да что с него взять, дурак он и есть дурак», — подумал Грицек и вслух сказал:

— Угомонись, нехристь. Что за черти тебе покоя не дают. Спать ложись.

Но самому Грицеку то же не спалось. Лёжа на спине, он смотрел в ночное небо. Звёзд в эту ночь, вроде, было больше, чем всегда. Луна стояла точно по середине бездонного небосвода. Была она такой большой, казалось, пол неба занимала. Чувство было такое, что протяни руку, и можно до неё дотронуться. Веки Грицека стали наливаться свинцом сонной дремоты, когда на небе начали происходить странные чудеса. Из необъятной космической глубины, сквозь звёзды, начал нарастать яркий свет. В его излучении появились две яркие точки, которые увеличивались, приближаясь к земле. Грицек, борясь со сном, потёр кулаками глаза.

— Господи, боже ж мой! Мужики, глядите, — он сел и повернулся на товарищей. Василь и Михай крепко спали, повернув лица к костру.

— Да проснитесь же вы, посмотрите, что делается?! Уж не конец ли света грядёт?! Да просыпайтесь, лежебоки, беда! — он, не вставая с места, дотянулся до Василя, стал тормошить того за рубаху. От его крика мужики заворочались, забубнили.

— Да ты что, Грицек, отстань, нешто перепил, аль привиделось тебе чего, спи, давай, — сквозь сон пробормотал Михай и повернулся на другой бок.

Тем временем, свет с неба стал нестерпимо ярким, слепил глаза. Яркие точки стали уже похожи по величине на колесо от телеги и продолжали увеличиваться.

— Ой, страсти господни! Мужики, пришёл наш смертный час! Господи, спаси и сохрани нас, грешных, от смерти неминучей! Да вставайте же, бежать надо, бо раздавит нас да спалит заживо огонь с небес разверзнутых!

Истошные крики Грицека, наконец-то, разбудили мужиков. Повернувшись в ту сторону, куда, дрожащей рукой, указывал Грицек, они увидели причину его паники. Свет уже занимал всё небо, настоящей луны не было видно. Вместо неё, на матово-серебристом небосводе было два светила, которые, продолжали расти, приближаясь к земле. Нестерпимо сияющий свет ослепил всех троих. Они закрыли глаза руками, приготовившись к самому худшему. Страшный, по силе, удар содрогнул землю под ними.

Наступила звенящая тишина. Каждый услышал стук своего сердца и сердца товарища. Подождав секунду, другую они, сначала по одному, а потом все разом открыли глаза. Осторожно ощупывая каждый себя, а потом, оглядывая друг друга, мужики переглянулись.

— Боже,

боже, вы видели, видели?! Мы уже померли или ещё нет?! Михай, Василь, как думаете, мы уже на том свете или ещё на этом?

— Да уж и не знаю, вроде на этом, — прошептал Михай.

— Да типун вам на язык, друже, живы мы, живы, только куда делся этот пламень? Вот вопрос, — тряхнув головой, сбрасывая оцепенение, сказал в полголоса Василь. Откинувшись навзничь, на землю, они лежали, обдумывая происшедшее. Разговаривать не хотелось.

Сколько прошло времени, никто не знал.

— А где Зенек? — вопрос Грица вывел всех из молчания.

Мужики привстали и увидели, что Зенек стоит на том месте, где ещё днём был разрубленный молнией дуб.

— Глядите, дураку и страх не ведом. Зенек, ты живой или то твоя статуя осталась? — крикнул Михай.

Зенек повернулся на голос. И мужики увидели, что на его лице не было страха, а было ярко выраженное ожидание. Его поза говорила о том, ничто не испугало, а вроде он ждал этого чуда всю свою жизнь. И только они успокоились, как началось нечто. Все почувствовали легкую дрожь, исходящую от земли. Заржали, забеспокоились лошади. В воздухе начало нарастать напряжение, и сам воздух стал вязким и тяжёлым. Каждый почувствовал, как страх сковал душу. Мужики переглянулись и хотели подняться со своих мест, но, будто сила какая-то, не давала шевельнуться. И только Зенек был спокоен и сосредоточен.

Над поляной разлился яркий свет. Но был он ни солнечным, ни лунным.

Источника света видно не было, да и искать его никто бы не смог, все были в странном оцепенении, только могли смотреть молча на происходящее. Земля посреди поля вдруг разверзлась и перед глазами напуганных людей из неё начали вырастать два огромных, гладких камня. Как выточенные рукой громадного человека, эти два столба из черного и белого гранита тянулись к звёздному небу. Камни перестали расти, но потом, никто из свидетелей, не смог точно сказать два, пять, двадцать или двадцать семь метров были они в высоту.

Зенек встал и медленно пошёл к этим исполинам. Казалось, камни тянули его к себе, как магнит. На глазах изумлённых людей они стали принимать очертания человеческих фигур. Из черного камня проявилась мужская, а из белого — женская. Прозрачные на просвет, их очертания только угадывались в мерцающем призрачносеребристом свечении.

Мужчина молчал, а женщина поманила Зенека к себе. Он, как послушное дитя, подошёл к ней довольно близко и остановился.

— Не бойся, подойди ещё ближе. Как ты живёшь? — спросила Она его, — не обижают тебя?

И тут мужики первый раз услышали, что их Зенек может говорить, как нормальный человек.

— Хорошо живу, никто не обижает. Но не знаю только, какого я рода-племени, чей я и откуда, есть ли у меня родные.

— Есть, мой хороший, есть. Только далеко они, да не знают, живой ли ты. Но скоро ты их обязательно увидишь.

— А они такие же страшные и неказистые, как я?

— Так страшно и неказисто лишь тело твоё, а душа-то светла и добра.

— Но ведь люди смотрят на лицо моё гадкое да от него и шарахаются, а до души им и дела нету! Как погляжу я на них, красивых да счастливых, так и сердце моё забьётся, яко птичка в силках. И думаю всё, за что же боженька наказал меня личиной этакой ужасной, чем прогневал я его, за какие грехи дано мне маяться всю жизнь мою.