Тринадцать

Хоуп Ава

— Она не Джульетта.

Друг закатывает глаза и садится на водительское сидение «Бентли», надевая черные очки. Ладно, я хотя бы с одиннадцати поумнел, а этот придурок очки надевает, когда на улице идет дождь. Может, все не так уж и плохо в моей жизни? Ведь я хотя бы не тупой!

Захожу в общежитие и поднимаюсь к себе. Руки чешутся постучать в дверь Оливии, но чувство гордости сильнее чесотки. Открываю свою дверь и сразу направляюсь в ванную. Встаю под напор горячей воды, и пока пар наполняет душевую кабину, мысли наполняют мою голову. Они атакуют ее, давят, заставляя

меня еще больше хотеть все бросить и пойти наорать на Оливию. Может быть, моя жизнь и не такой отстой, как мне казалось, но вот разбитое сердце — полнейший отстой. Это так больно, словно в нем взорвалась граната.

К черту, так больше не может продолжаться.

Я должен поговорить с ней.

Выключаю кран, беру полотенце и, вытираясь на ходу, прохожу в комнату. Достаю из комода боксеры и синие спортивные штаны, надеваю на себя и тянусь за футболкой, как вдруг раздается серия ударов по моей двери.

Распахиваю ее и вижу в коридоре Лив. На ней университетская форма: белая рубашка, сверху сине-зеленая жилетка и такого же цвета юбка в складку. Ее рыжие волосы спадают по плечам вперед, глаза цвета изумруда пристально смотрят на меня, а грудь сильно вздымается вверх и вниз.

Черт.

Какая она красивая. Мне приходится сжать руки в кулаки, чтобы сию же секунду не притянуть ее к себе.

— Я не читала его. Потому что все это не важно. — Она протягивает мне мой конверт, пока я хмурюсь, но все-таки беру его.

— Я не делал этого.

— Я уверена, что ты не делал этого, и мне жаль, что на мгновение усомнилась в тебе.. — Лив шумно выдыхает, а затем дрожащим голосом произносит: — Я люблю тебя, Остин. Я очень сильно тебя люблю.

Меньше, чем через секунду футболка и письмо в моих руках летят на пол, и я притягиваю Оливию к себе, запутавшись ладонью в ее густых волосах с запахом мяты. Мои губы набрасываются на ее. Поцелуй такой дикий, будто мы не касались друг друга не четыре дня, а целую вечность, и теперь пытаемся наверстать упущенное. Лив дрожит в моих руках и опирается рукой на мою голую грудь, отчего мой пульс учащается, а кожа под ее ладонью начинает пылать. Дышать становится просто невыносимо тяжело, а сдерживаться больше нет сил. Поднимаю ее в воздух, и она, коротко вскрикнув от удивления, обхватывает меня ногами, сцепив их за спиной. Не прекращая поцелуя, я закрываю за нами дверь ногой и тут же сажаю ее на стол у двери.

— Как я скучал, Мышонок, — хрипло произношу, покрывая скользящими поцелуями ее шею. От каждого прикосновения моих губ кожа Оливии покрывается мурашками, а сама Лив, тяжело дыша, дрожит в моих руках. Мои руки сильнее сжимают ее за талию, а бедра на бессознательном уровне двигаются вперед.

Черт, зачем я выбрал эту позу.

— Остин?

— Да, детка? — провожу языком вдоль линии ее подбородка, и Ливи поощряет меня стоном.

— Я не люблю рестораны, но, если бы оказалась там, взяла бы сочный стейк.

Резко отстраняюсь от нее и непонимающе смотрю.

— Что?

— Ты хотел знать, что я закажу в ресторане: салат

и кофе без кофеина или сочный стейк с бокалом красного вина. Так вот стейк, но без вина, — объясняет она, и я, наконец, начинаю понимать, о чем она говорит. О том вечере, когда я приглашал ее на наше первое свидание. — Мне нравится старый рок и старый добрый джаз. Я предпочту бродить по улицам пригорода Манчестера. И я не знаю, люблю ли целоваться под дождем, потому что я никогда этого не делала. Но я бы непременно попробовала… с тобой. А когда я сплю… наверное, улыбаюсь, но только если ты рядом.

Оливия медленно слезает со стола и судорожно выдыхает, прежде чем начать трясущимися пальцами расстегивать пуговицы на жилетке.

— Что ты делаешь? — хрипло спрашиваю я, пытаясь прийти в себя после ее признаний.

— Я не хочу ждать десятого свидания, Остин, — шепчет она, пока я удивленно смотрю в ее темные зеленые глаза.

Осознав сказанное ею, молниеносно стягиваю штаны вместе с трусами. Так быстро я еще никогда не раздевался. Лив громко смеется, пока я подхватываю ее на руки и несу на кровать.

— Я раздену тебя быстрее, Мышонок, — улыбнувшись, произношу я.

В считанные минуты ее форма разлетается по всей комнате, и Оливия пытается прикрыться простыней.

— Лив, ты действительно готова?

Прикусывает губу и кивает.

— Тогда доверься мне, — шепчу. — Тебе нечего стесняться. Ты прекрасна. — Целую ее. Так сладко, что сам покрываюсь мурашками от удовольствия. Своей рукой касаюсь ее руки, сжимающей кусок ткани, и заставляю расслабиться. Она перестает держаться за простыню и запускает руку мне в волосы. По движениям ее бедер понимаю, что она уже на грани, как и я. Просовываю руку между нами и убираю в сторону этот жалкий кусок материи, мешающий мне жить, а затем обвожу ладонью ее силуэт. Разрываю поцелуй, пытаясь привести дыхание в норму, тянусь к прикроватной тумбочке и, позаботившись о защите, хрипло спрашиваю:

— Ты уверена?

— Да. Я люблю тебя.

Это признание важнее всего в целом мире. Смотрю в ее влюбленные глаза и понимаю, что хочу видеть их такими вечно.

— И я люблю тебя, — шепчу я, чувственно целуя ее губы.

Оливия притягивает меня ближе, вцепившись в мои плечи. Ощущение близости ее тела заставляет кровь в моих венах кипеть. Наши руки и ноги переплетаются. Чувства обостряются. Дрожь вибрациями проходит по каждой клеточке кожи. А нервные окончания накаляются до предела.

Лив отдает мне всю себя, целиком, надеюсь, навсегда. Она ощущается как искупление, о котором я мог только мечтать. Мир начинается и заканчивается ею… Оливия и есть мой мир.

Мы сводим друг друга с ума своими ласками. Целуемся, стонем, кусаемся, отрываясь только, чтобы глотнуть воздуха, а затем снова сливаемся в одно целое. Не только наши тела сливаются воедино, но и наши души. Дышать становится невозможно. Звон в ушах оглушает, в глазах появляется спектр всех цветов, а мир вокруг перестает существовать, когда мы оба выдыхаем имена друг друга и окончательно теряемся где-то далеко, в том самом Бермудском треугольнике.