Тринадцатая сказка
Шрифт:
Аврелиус раскрыл записную книжку-календарь в синей обложке.
— Девятнадцатого декабря, — сказала я, и он сделал пометку карандашом, который в его огромной руке смотрелся как зубочистка.
Как миссис Лав распускала вязанье
На смену туману вскоре пришел дождь. Поднимая на ходу капюшоны, мы поспешили к часовне и, ненадолго задержавшись на паперти, чтобы отряхнуть с одежды дождевые капли, вошли внутрь.
Мы уселись в первом ряду скамей, перед самым алтарем, после чего я довольно долго — пока не закружилась голова — разглядывала белый сводчатый потолок.
— Расскажите о том, как вас нашли, — попросила я. — Что вы об этом знаете?
— Я
— Наследство?
— Правда, я не уверен, можно ли его так назвать. Это не совсем то, что люди обычно имеют в виду, говоря о наследстве… Хотя чего там описывать. Я тебе его покажу, только попозже.
— Это было бы здорово!
— Да… Видишь ли, я тут подумал, что девять утра — это, выходит, вскоре после завтрака, то есть чуток рановато для новой трапезы, и… — Он было замялся, но со следующей фразой лицо его прояснилось. — И тогда я сказал себе: пригласи Маргарет в гости к одиннадцати часам. Свежая выпечка и кофе — как тебе это? К одиннадцати ты как раз успеешь проголодаться. Заодно взглянешь на мое наследство. Хотя там и смотреть-то особо не на что.
Я охотно приняла его приглашение.
Аврелиус извлек из кармана очки и стал рассеянно протирать стекла носовым платком.
— Теперь, значит, история… — Он набрал полные легкие воздуха и медленно выдохнул. — Я постараюсь передать все так, как мне рассказывала миссис Лав.
На лице его появилось безучастное выражение: как это водится у настоящих рассказчиков, он исчезал, уступая место собственно повествованию. И он начал рассказ, и с первых же его слов мне послышался голос самой миссис Лав, восставшей из тлена, чтобы поведать свою историю.
В ту ночь стояла кромешная тьма, и во тьме ярилась буря. Ветер выл, раскачивая верхушки деревьев, а дождь хлестал по окнам с такой силой, что стекла в любой миг могли не выдержать и расколоться. Я сидела у камина и вязала носок из серой шерсти. Это был второй носок из пары, и я уже довязала его до пятки. И тут меня ни с того ни с сего охватила дрожь. Это притом что я вовсе не мерзла. Ящик у камина был полон дров, еще засветло принесенных из сарая, и я только что подбросила в огонь очередное полено. Словом, мне не было холодно, но как раз перед тем я сказала себе: «Ну и ночка! Не хотела бы я оказаться на месте бедолаги, которого такая ночь застанет вдали от жилья». Должно быть, от этой самой мысли меня и проняла дрожь.
В доме было тихо; только трещали дрова в камине, позвякивали спицы да еще раздавались порой мои вздохи. Мои вздохи, ты спрашиваешь? Да, мои вздохи. Я вздыхала, потому что была несчастна. В тот вечер меня одолели воспоминания, а для одинокой женщины пятидесяти лет в этом нет ничего приятного. Я имела крышу над головой и жаркий огонь в камине, я только что хорошо поужинала — казалось бы, что еще нужно, чтобы чувствовать себя в ладу со всем миром? Однако я так себя не чувствовала. Я сидела и вздыхала над своим вязаньем, а дождь знай себе лил и лил. Наконец я поднялась и достала из буфета кусок кекса с изюмом — чудесного кекса, в самую меру пропеченного и к тому же пропитанного бренди. Меня он хорошо взбодрил. Но когда я доела кекс и вернулась к вязанью, у меня прямо упало сердце. И знаешь почему? Я дважды вывязала пятку на одном носке!
Это меня встревожило. И даже очень встревожило, потому что обычно я вяжу внимательно и аккуратно. Я не торопыга и не разиня, какой всегда была моя сестра Китти, и я пока еще не ослепла, как это случилось под старость с нашей бедной матушкой. Прежде я только два раза допускала подобную оплошность.
В первый раз я вывязала лишнюю пятку еще в молодости. То был солнечный весенний день. Я сидела у открытого
Я уже вынула спицы из вязанья, когда гляжу: по дорожке через сад сломя голову бежит Китти, и лицо у нее не то чтобы бледное, а даже вроде как зеленоватое. «Что это с ней стряслось?» — думаю я. А она как увидела меня в окошке, так и стала на месте столбом. И вот тут я поняла, что беда приключилась не с Китти, а со мной. Она открыла рот, но сперва даже мое имя выговорить не могла. И по щекам — слезы ручьями. А потом она выпалила все одним духом.
Это был несчастный случай. Мой жених пошел в лес со своим братом. Хотели пострелять куропаток. А это было запрещено. Кто-то их заметил, они перепугались и — наутек. Дэниел, его брат, первым добежал до приступки у изгороди и перемахнул на ту сторону. А у моего жениха приклад ружья возьми да и застрянь между жердин! Ему бы остановиться и вытащить его не торопясь, но позади уже слышен топот. Вот он в панике и дернул ружье за ствол. Дальше, думаю, нет нужды рассказывать. Сам знаешь, что бывает в таких случаях.
Я распустила вязанье. Все петли одну за другой, ряд за рядом. Это совсем не трудно. Вытащи спицы, потяни за нитку, и все само расползется. Петля за петлей, ряд за рядом. Я распустила вторую пятку, но на этом не остановилась: дальше пошла стопа, первая пятка, резинка… Петля за петлей распускаются быстро, стоит лишь потянуть ниточку. И вот уже больше нечего распускать — только синяя пряжа кучкой лежала у меня на коленях.
На то, чтобы связать носок, надо не так уж много времени, а распустить его можно и вовсе в момент.
Так что мне осталось только смотать шерсть в клубок, чтобы потом связать из нее что-нибудь другое. Но я, хоть убей, не помню, что я сделала с той синей шерстью.
Во второй раз история с двойной пяткой случилась, когда я уже начала стареть. Мы с Китти тогда сидели в этом доме перед камином. Прошел полный год со дня смерти ее мужа, и чуть меньше года — с того дня, когда Китти переселилась ко мне. Я видела, что она понемногу оправляется. Она стала чаще улыбаться и проявлять интерес к разным вещам. И уже не заливалась слезами всякий раз, как услышит его имя. Мы сидели друг против друга, и я вязала ночные носки для Китти; это были мягкие носочки из ягнячьей шерсти, розовые — под цвет ее халата. У Китти на коленях лежала книга, но она больше смотрела не в нее, а по сторонам. Я поняла это, когда она сказала: «Джоан, ты вяжешь пятку по второму разу».
Я взглянула на вязанье — так и есть!
«И как это меня угораздило?» — удивилась я. Она сказала, что будь это ее вязанье, тут и удивляться было бы нечему. С ней такое случалось постоянно: то вывяжет две пятки, а то и вовсе ни одной. Своему мужу она связала несколько носков без пяток — прямых, как шланг. Мы посмеялись. «Но на тебя это совсем не похоже, — сказала она. — Обычно ты не бываешь такой рассеянной».
«Однажды такое со мной уже было, — сказала я. — Всего один раз». И я напомнила ей историю с моим женихом. Рассказывая, я аккуратно распустила часть носка со второй пяткой и стала довязывать его правильно. Я не отрывала глаз от работы, чтобы снова не напортачить, потому как уже темнело. И вот я закончила рассказ, а она молчит. Я решила, что она задумалась о своем муже. В конце концов, я сетовала на свою давнюю утрату, а ведь ее утрата по сравнению с моей была совсем свежей.