Тринадцатый апостол. Том I
Шрифт:
— Ты видел в видениях разрушение Храма?! — спросил встревоженный Петр
— Каких видениях? — обеспокоился Иосиф
— Видел — ответил я Петру, пока остальные апостолы объясняли ситуацию фарисею — Иудеи подняли бунт, и уже не Тиберий, а другой император подавил его и в наказание разрушил ваш Храм. От него осталась только одна стена, которую вы назвали Стеной плача. Потому что следующие две тысячи лет иудеи будут рыдать и посыпать пеплом голову рядом с ней, вспоминая о своем великом Храме.
Апостолы и Иосиф с ужасом уставились на меня. Но я был безжалостен, как хирург
— Хотите бунтовать
Наша встреча длится еще около часа. Я прошу апостолов и Иосифа прийти завтра в Храм для участия в собрании Синедриона. Нового Синедриона. В него должны войти не только фарисеи и книжники, но и саддукеи. Пока первосвященники растеряны и напуганы народным гневом, нужно сменить состав Синедриона — у Пилата есть на это полномочия. Таким образом, Иудея будет поставлена под еще больший контроль. Начать ремонт в храме: установить постамент для ковчега, и навечно выставить скрижали на всеобщее обозрение. Собрать писцов, чтобы по свежим следам записать каноническое свидетельство о Воскресении и Вознесении Мессии и разослать его потом по всей Иудее. Синедрион у нас Верховный орган религиозной власти? Вот пусть и займется своими прямыми обязанностями. И еще…
— Иосиф, нужно нанять архитектора и мастеров, чтобы построить Храм Гроба Христова над гробницей Учителя. И еще один на Голгофе — на месте креста, на котором Спаситель принял смерть. Им пусть займется Никодим.
— Но Примас, где же взять столько денег?! И землю нам на Голгофе не продадут.
— Деньги будут. А вопрос с продажей земли я сам решу с Пилатом. Он хотел покаяться за неправедный суд над Иешуа? Вот пусть этот храм и станет его покаянием — вкладом в наше общее дело.
— По древним законам Моисея иудеям запрещено возводить памятники людям или изображать их лица, как делают греки и римляне — осторожно возражает Андрей.
— Так и не будем нарушать ваши традиции — главной святыней Храма Креста на Голгофе станет сам крест Иисуса и его венец из зизифуса. А в Храме Гроба Христова — пелены и плащаница.
Апостолы замолкают, обдумывая мои слова, но я вижу по глазам, что идея уже захватила их, начало положено…
…Стоит нам зайти в ворота дворца, как навстречу бросается один из людей Фламия. В свете факела вижу на груди и у этого солдата небольшой деревянный крестик. Замечаю, что легионеры, стоящие на посту, постоянно поглядывают в небо. Да, там по-прежнему багровым хвостом отсвечивает комета. Она уже чуть меньше и хвост ее бледнее, чем прошлой ночью, но вполне еще видна. И число уверовавших в Христа увеличивается с каждым часом.
— Примас!
— Пойдем. Мне и самому нужно к нему зайти.
Прощаюсь с Горацием и его подчиненными, направляюсь к префекту. И чего ему не спится? Хотя понятно, какой уж здесь сон… Город гудит как разворошенный улей, не знаешь, чем нынешний Песах закончится.
В этот раз Пилат принимает меня не в атриуме, а в помещении, отведенном под его служебный кабинет. Это не тот классический римский таблиний, в котором принимают клиентов или подчиненных, но что-то типа того. У стены открытые полки для свитков, посредине помещения стоит большой стол, за которым сидит префект, рядом несколько деревянных кресел.
— Аве, Пилат — приветствую я его
— Аве, …Марк — слышу в ответ, он кивает мне на кресло — садись, я хотел с тобой поговорить.
Поговорить — это хорошо. Надеюсь, Тиллиус уже приник к слуховой трубе, не хотелось бы потом повторять все еще раз. Интересно, а сам Пилат не догадывается, что каждое его слово, сказанное во дворце, становится тут же известно фрументарию? Похоже, что нет. Иначе выбрал бы другое место для разговора.
— Выпьешь вина?
Дождавшись моего согласия, префект наполняет два серебряных кубка, один протягивает мне. Судя по всему, разговор предстоит долгий, и выпить действительно не помешает. Тем более, что вино, хоть и разбавленное, оказывается очень приличным, значительно лучше, чем то, которым меня угощали апостолы
— Ты сейчас встречался с учениками Иешуа?
— Да. И с Иосифом Аримафейским. Иудеи пригласили меня отпраздновать Воскресение Христа.
— Так это правда — то, что рассказывают солдаты про Воскресение и Вознесение Иешуа?
Я качаю головой. Не поздновато ли ты очнулся, префект…
— Пилат, я ведь звал тебя пойти со мной к гробнице? Ты отказался. Предпочел остаться в Храме рядом с золотом. А мог бы еще раз увидеть Иешуа и просить прощение за свой неправедный суд. Понимаешь…?
— Я римский префект Иудеи, Марк! И в первую очередь обязан был удостовериться, что золото под надежной охраной. А уже потом…
— …Никуда бы это золото не делось. У тебя же снова был выбор. И ты снова его не сделал. Хочешь, чтобы теперь я рассказал, что произошло у гробницы? Так я ничего нового не добавлю, я видел то же, что и другие. А то, что творилось в моей душе в это время, и что я сам чувствовал, описать все равно невозможно. Слова здесь вообще бесполезны. Чтобы понять это, надо было там находиться.
— И Лонгин, и Фламий, и легионеры — вы все говорите одно и тоже, и у всех у вас не хватает слов!
Префект возмущенно поерзал в кресле. Только какой смысл теперь злиться, и главное — на кого… Вздохнув, пытаюсь объяснить ему
— Потому что так оно и есть. Ну, как можно описать Свет, исходящий от Него?! Как?! Как описать чувство, когда тебя омывает этим Светом, и ты словно заново рождаешься?! И нет в мире больше ничего, кроме этого Света. Женщины и мужчины, дети и старики, солдаты и левиты, римляне и иудеи — там не было тех, на чьем лице не появились бы слезы. Потому что он всех нас простил и благословил. Всем дал надежду на искупление грехов и на вечную жизнь там — я поднял глаза вверх — рядом с ним.