Тринадцатый апостол
Шрифт:
— В таком случае можно сказать, что я пал жертвой искусников по фальшивкам!
Гил рассмеялся, отдавая дань своему остроумию. Но Сабби осталась серьезной.
И запретила ему возвращаться в офис. Он нуждается в отдыхе, заявила она. Он заработался, что туманит мозги.
Гил позволил ей некоторое время дефилировать впереди, затем догнал ее в тот момент, когда она уже входила в клетушку, и присоединился к ней.
Сабби захлопнула за ними дверь.
— Вчера вы, кажется, сетовали, что не можете вычислить то, что нам нужно, из-за какого-то упущения?
Гил
— Думаю, оно здесь.
Она натянула белые хлопковые перчатки и извлекла из маленького стенного сейфа пластиковую папку на молнии. Затем осторожно вытащила оттуда пожелтевший клочок бумаги и вложила его в другую такую же папку, но тоньше, которую и положила на стол.
— Это должно помочь, но, что бы вы ни делали, не дотрагивайтесь до документа! — предостерегла она.
У него не было таких намерений.
— Если вам захочется перевернуть его, касайтесь лишь пластика, в какой он заключен. Даже не дышите, хорошо? Я серьезно.
Она снова вернулась к сейфу, после чего подала ему лист с отпечатанным на нем переводом. И стала ждать, когда он прочтет.
«Сорок четыре года назад, в 1053 году от Рождества Христова, меня отыскали, покинутого, находящегося на пороге смерти, мертвая мать все еще сжимала меня в своих объятиях. Говорят, вернувшись домой, лорд Уэймут положил меня на руки Вильгельму. Сам еще только выбравшийся из пеленок, говорят, Вильгельм рассмеялся от радости и никому не позволил забрать меня до тех пор, пока уже поздно ночью его не одолел сон. С этого момента мы стали братьями, связанными самым тесным образом если не кровно, то по духу и по судьбе.
Вчера я взял в руки то, что осталось от сожженного тела Вильгельма, его лицо почернело и сморщилось, его плоть все еще дымилась. С неослабевающей надеждой на спасение Вильгельма я предал его прах земле. Боюсь, что само сокровище, ради которого Вильгельм пожертвовал своей жизнью, может ожидать похожая участь. Как и меня.
Тогда единственное, что останется, это сей дневник.
Я смиренно надеюсь на то, что он избегнет забвения и что эти слова явятся указателем и свидетельством существования того, ради чего стольким было пожертвовано, но что не пропало. Затем небеса распахнутся, и пение ангелов отомкнет сердце праведника, потому что они пропоют ему те же слова, какие пели другим до него. Да будут живы они во веки веков в песне обновления, обещающей длиться и длиться».
— Что это? — спросил Гил.
Он ждал ответа, надеясь, что она снизойдет до него.
— Обрывок, засунутый под переплет дневника. Возможно, Элиас сам спрятал его туда почти десять столетий назад.
Сердце Гила взволнованно заколотилось. Это был недостающий кусок головоломки. Часть, о которой, по его сведениям, еще не упоминалось. Именно то, чего он и ждал.
— Больше о нем никто не знает, — добавила Сабби.
— Никто?
— Никто.
— Даже де Вриз? — спросил Гил.
Она покачала головой.
— А Ладлоу знает о нем?
— Знал, — ответила она негромко.
Лицо ее заострилось.
— Что
Он ждал ответа, отчетливо сознавая, что в данный момент она пытается облечь в слова то, что ему уже и так стало ясно.
— Ладлоу мертв, — просто сказала она и отвернулась, чтобы снова убрать в папку на молнии пожелтевший клочок бумаги.
Гил схватил ее за плечо и повернул к себе лицом. Хрупкий древний документ полетел на пол. Сабби охнула.
— Что вы имеете в виду под словами «он мертв»? — повел допрос Гил.
— Он мертв, ясно? Он мертв. Вот и все.
— Нет, не ясно и не все. Я имею право знать, что с ним случилось. Я, в конце концов, знал старика. Вы не можете просто сообщить, что он умер, и все тут, — резко выпалил Гил.
У Сабби отчаянно билось сердце, но голос ее оставался твердым. А на лице не отражалось ни грана эмоций.
— Прежде всего, — заговорила она, — ты видел Ладлоу лишь раз, и не больше. Ты не знал его. Если ты можешь думать о нем всего лишь как о каком-то старике, ты его не знал.
Она наклонилась и осторожно подняла с пола упавший обрывок бумаги. Молча поместила его в пластиковое хранилище затянутыми в хлопок пальцами.
И продолжила с той же невозмутимостью:
— Второе: в своем эгоистичном приступе гнева ты чуть не уничтожил то, за что старик, как ты его называешь, отдал свою жизнь.
Гил уставился на древний обрывок. Ему надо бы знать недосказанное. Но расспрашивать было бы бесполезно. Более того, даже не стоило и пытаться. Что бы Сабби ни знала о смерти Ладлоу, она ничего не расскажет ему. Что бы она ни чувствовала, ему этого тоже не выкажут. Вечный и жесточайший контроль. О, как бы ему хотелось увидеть ее расслабившейся. Хотя бы однажды.
Очевидно подведя под разговором черту, Сабби повернулась и направилась в другой угол комнаты, чтобы вернуть древний документ в стенной сейф.
В голове Гила промелькнул образ Ладлоу, который мог умереть из-за десятка различных причин. Его вдруг охватила нешуточная печаль.
«Несчастный старик».
Припомнив пренебрежительную отповедь Сабби, Гил показал ей вслед средний палец. Глупый жест, жест бессилия, но ничего другого в данный момент он себе позволить не мог.
Ну и гадина же!
ГЛАВА 18
Тот же день, позднее утро
Офис переводчиков
Для того чтобы пересечь крохотную клетушку, требовались секунды. Гил мерил ее шагами уже в течение часа. То есть проделал путь от стены до стены сотни раз, и это по самым грубым подсчетам.
«Где, черт возьми, ее носит? Она не имеет права исчезать так надолго!»
Он обнаружил еще одно послание Элиаса! Именно в той, спрятанной в переплете записке. Оно не маскировалось набором цифр, не крылось в определенном чередовании слов. Ничего из того, что могло бы обрадовать взломщика кодов. Это было почище иных компьютерных штучек. О радость открытия! Ощути ее хотя бы раз — и поймешь прелесть работы ради работы.