Тринадцатый император. Дилогия (Авторская версия)
Шрифт:
Министры бодро зашуршали документами. Я ждал реакции. Этот проект я готовил практически со дня моего вступления на престол. В Манифесте предполагалось: земли, находившиеся в пользовании крестьян, признать их полной собственностью, и с момента опубликования крестьяне освобождались от всех повинностей (барщины, оброка, чанша и т. д.) и подушной подати, а также им прощались все недоимки прежних лет. Крестьянам предполагалось возвратить хотя бы часть земли, которой они владели, с тем, чтобы они имели свой двор, огород и небольшой участок пашни. Платить крестьянам предполагалось лишь три налога: мирской, земский и поземельный, правда величина их
Пока что я планировал распространить действие Манифеста только на крестьян удельных, находившихся до недавнего времени в собственности царской семьи, разумно предполагая, что уж с ними никаких проволочек не предвидится. Удельные крестьяне принадлежат царской семье, а так как я являюсь ее главой, то волен делать с ними все что захочу, не оглядываясь на кабинет. Так что ознакомление министров с данным проектом, как мне казалось, было, по сути, простой формальностью. Однако, как оказалось, многие аспекты я упускал из виду…
Первым протестующе воскликнул Горчаков:
— Votre Majesti Impiriale, le projet de loi…
— Александр Михайлович, прошу вас, как подданного Российской империи, обращаясь ко мне, использовать исключительно русский язык, — оборвал я его. Возможно, в подобной резкости не было нужды, но за дни моего пребывания в прошлом стала безумно раздражать эта привычка многих придворных вельмож изъясняться исключительно по-французски. — А теперь, прошу, еще раз изложите суть ваших возражений.
Горчаков побледнел, когда я его грубо прервал, видимо, мое замечание было ему неприятно, но, как истинный дипломат, он ни единым жестом не выдал своей обиды. Напротив, тон его ответа был безупречно вежлив:
— Ваше императорское величество, ваш Манифест наполнил меня верноподданнической гордостью. Ваши желания более человеколюбивы, чем у любого из известных мне европейских монархов. Однако суждение мое состоит в том, что публикация сего Манифеста в неизменном виде приведет к рождению большой несправедливости в крестьянском сословии. Выкупные платежи, легшие тяжким бременем на крестьян помещичьих, ваше величество, в высочайшей милости собирается крестьянам удельным простить. Я всемерно поддерживаю столь человеколюбивое стремление, но не обернутся ли благие намерения тяжкими последствиями для казны? Не будут ли бывшие помещичьи и нынешние государственные крестьяне чувствовать, что обделены высочайшей справедливостью? Не повлечет ли сие решение бед, равных, а то и больших, нежели события, в Польше происходящие?
Закончив речь, Горчаков учтиво поклонился и элегантно вернулся на свое место. Не успел я собраться с мыслями для ответа, как слово взял граф Адлерберг.
— Ваше величество, — начал он, встав и поклонившись, — я не могу не согласиться с князем. Ваше решение, вероятно, продиктовано желанием облегчить быт податного сословия, однако на сей час, имея в виду события в Польше, мы не можем себе позволить вносить столь сильное смущение в мужицкие умы. Узнав, что по Манифесту вашего величества удельные крестьяне получили освобождение от выкупных платежей, остальные немедля потребуют себе тех же благ. Мы едва можем справиться с поляками, к чему во время пожара заливать огонь маслом?
И тут плотину прорвало. Рейтерн, срывая голос от волнения, твердил, что отказ от выкупных платежей удельных крестьян пагубно скажется на и так подкосившемся, после неудачной попытки восстановления золотого размена, бюджете. Зеленой и Мельников возражали против прирезки казенной земли на наделы.
— Господа, — приподнял я руку, — господа, спокойнее. Спокойнее. Я услышал ваше мнение. Петр Александрович, Дмитрий Николаевич, Николай Карлович, вы не хотите ничего добавить?
Начальник Канцелярии медленно поднялся и, вытянувшись во весь свой невеликий рост, глядя мне в глаза, заявил:
— Суть и сущность собственной Его Императорского Величества Канцелярии состоит в том, чтобы выполнять решения, а не обсуждать их.
Признаться, я был приятно удивлен. Мне казалось, что граф найдет тысячу предлогов, чтобы отговорить меня от этой идеи или хотя бы оттянуть время ее воплощения в жизнь. Но, видимо, я в нем ошибался. Что ж, надо признавать свои ошибки!
Однако тут граф продолжил:
— Мне жаль лишь, что ваше императорское величество вынесли этот вопрос на обсуждение, не воспользовавшись услугами Канцелярии, как раз и предназначенной для заведования делами, подлежавшими личному рассмотрению императора и наблюдающей за исполнением высочайших повелений. Я уверен, — заявил Блудов, — что мои сотрудники могли бы прилежно и детально выполнить предварительные работы, чтобы претворить в жизнь разделяемые ими устремления его императорского величества.
— И как вы предполагаете это сделать? — ради интереса спросил я, уже понимая, куда он клонит.
Граф тут же предложил создать авторитетную редакционную комиссию. Ее рекомендации, сказал он, позволят учесть все возможные последствия и принять решение, основанное на зрелых, ответственных и долгосрочных соображениях, забыв о сиюминутных и корыстных порывах.
Нет, все-таки я был прав, чиновник всегда остается чиновником. Как будто не понятно, что поручение разработки закона вышеупомянутому комитету растянется на несколько месяцев, а то и лет! С улыбкой поблагодарив графа за «самоотверженность», я заявил, что все-таки вынужден отказаться от столь любезно предложенной помощи, если хочу, чтобы Манифест увидел свет в этом столетии. Блудов намек понял и резко свернул свое выступление.
Следующим был Валуев. Он начал с того, что напомнил, что 19 февраля 1863 года истекал двухлетний срок, в течение которого крестьяне обязаны были пребывать в прежнем повиновении у помещиков и беспрекословно исполнять их обязанности. В связи с этим среди крестьян были широко распространены слухи о даровании «настоящей воли» в этом году. Они с нетерпением ожидали наступления 19 февраля, собирались к тому дню в города, наполняли церкви и ожидали объявления указа о безвозмездной отдаче им земли и прекращении обязательных повинностей. Кроме того, в некоторой части помещичьих имений проявлялось и стремление крестьян к получению безусловной свободы путем бунта. По данным министра, волнения крестьян происходили в Черниговской, Екатеринославской, Нижегородской, Херсонской, Пензенской, Саратовской, Казанской и Киевской губерниях. На этих словах Петр Александрович остановился и выжидательно посмотрел на меня, всем своим видом показывая, что его дело — предупредить, а окончательное решение, естественно, остается за мной.