Тринадцатый император. Дилогия (Авторская версия)
Шрифт:
Помогая Лизе спуститься по лесенке, я огляделся. Во взглядах, направленных на нас, было столько искреннего сочувствия и разделенного горя, что в глазах снова встали слезы.
— Спаси вас Бог, добрые люди, — прошептали замерзшие губы. — Спаси Бог.
Я в пояс поклонился людям, стоящим на площади. Чуть помедлив, Лиза повторила поклон за мной. Выпрямившись, я отвернулся лицом от собора и, поддерживая за локоть жену, зашагал к карете. В груди рождалось какое-то новое, теплое чувство. Чувство, что ты не один. Что все эти люди, что принесли цветы и свечи к дворцу, кто
Через неделю после поездки в собор у меня состоялся разговор с матерью. Очень многое после той трагедии, что обрушилась на нас, стало видеться по-другому, и это стало поводом для серьезных решений. Мне хотелось отблагодарить тех, кто помог мне в это трудное время. Первыми кандидатами на это, конечно, были близкие. Следующие несколько дней я потратил на написание новой редакции Павловского акта, официально разрешив всем потомкам Романовых вступать в брак вне зависимости от происхождения избранницы или избранника. Попутно были серьезно урезаны права на титулы Великих князей. Если в документе 1797 года титулы Великого князя, Великой княжны и Императорских Высочеств назначались всем императора сыновьям, дочерям, внукам, правнукам и праправнукам, то в новой редакции их могли получить только ближайшие родственники императора: дети, а также братья и сестры. Из внуков же титул получали только старшие сыновья, последующие поколения считались князьями императорской крови.
Таким образом, я хотел не допустить разрастания императорского семейства до неприличных пределов, как это случилось в нашей истории.
При этом правнукам присваивался титул «Высочество», а их потомству — «светлость». Изменялся и размер получаемого денежного содержания. Его пришлось заметно увеличить, дабы не вызвать серьезного негодования родственников. Кроме того, пришлось сделать оговорку, что обратной силы новая редакция не имеет и все титулы, полученные по старому учреждению, остаются неизменны вплоть до смерти лица, ими обладающего.
Мать пришлось уговаривать недолго: она, как любая женщина, желала своим сыновьям только счастья и потому полностью одобрила мое решение. Тот же, кого этот момент касался больше всего, до последнего ни о чем не подозревал.
Как-то вечером, после ужина, мы сидели в гостиной за обеденным столом и беседовали. Закончив дежурные темы о погоде, о родственниках и последних событиях светской жизни, разговор наконец-то добрался до главного.
— Я дам тебе свое благословение, — сказал я.
— Благословение? — переспросил брат, замерев с куском пирога в руке.
— На брак с Марией Мещерской, — пояснил я, помешивая серебряной ложечкой чай, — если ты ее действительно любишь.
Александр на несколько секунд застыл, переваривая услышанное. Я, не торопясь, отхлебнул
— Но откуда?.. — наконец выдавил он.
— Ну, я же не дурак и не слепой, — усмехнулся я. — Или ты думаешь, что никто не заметил взглядов, которые вы друг на друга бросаете?
— Глупости, — Сашка покраснел и, отложив пирог, начал вертеть в руках серебряную вилку, — ничего такого не было.
— Ой ли? — приподнял бровь я, делая очередной глоток терпкого дымящегося напитка. — Может, еще скажешь, что наши бравые гвардейцы обознались и это не ты вылезал из ее окна по простыне в позапрошлую среду?
Брат залился пунцовой краской, явно не зная, что сказать. Вилка в его могучих ручищах сама собой свернулась в колечко. Я тоже молчал, глядя на него.
— А мать? А Учреждение? — наконец спросил брат.
— Напишем новое. Ты считаешь, что твое счастье для меня стоит меньше, чем какой-то клочок бумаги столетней давности? — глядя ему в глаза, спросил я.
В ответном взгляде было столько радости и облегчения, что я невольно улыбнулся. Сашка улыбнулся в ответ, а затем внезапно вскочил со стула и бухнулся передо мной на колени.
— Брат мой, прошу у тебя разрешения на свадьбу с Марией, — уткнув голову вниз, пробасил он.
— Даю тебе свое благословение, — сказал я, встав и возложив руку ему на затылок.
Почувствовав мою руку на голове, Александр замер, а потом вскочил и с ревом заключил меня в свои объятия. Мои кости ощутимо хрустнули, в глазах на миг потемнело.
— Отпусти, медведь, раздавишь, — отстраняясь и снова заполняя легкие воздухом, буркнул я.
— Спасибо, Никса, спасибо, — счастливо забасил Сашка, на щеках которого заблестели слезы радости, — я так боялся тебя и маменьку об этом просить.
— Не надо меня благодарить, Саша. — Моя улыбка получилась чуть-чуть грустной. — Каждый заслуживает права на счастье. Я люблю тебя, брат.
— Я тоже люблю тебя, Никса, — смущенно пророкотал Александр, и мы снова обнялись.
— А теперь беги, — через пару секунд шлепнул я его по плечу, — порадуй нареченную.
Дважды просить не пришлось. Сашка, опьяневший от счастья, как дикий кабан, не видя дороги, понесся в направлении западного крыла, где располагались комнаты фрейлин.
Судя по шуму, который будоражил дворец вплоть до глубокой ночи, радостные новости всерьез раззадорили молодых.
Этим апрельским утром я как никогда придирчиво осматривал свой мундир. Не столько потому, что те, ради кого я это делал, обратят на мою одежду внимание, сколько из уважения к ним. Сегодня я награждал оставшихся в живых немногочисленных героев Иканского дела.
В почетном окружении выстроившихся на Дворцовой площади полков тонкой шеренгой в два ряда в одном строю стояли вперемежку четыре десятка русских Рэмбо, Чак Норрисов и роботов из жидкого металла последней модели. Перед ними с шашкой наголо стоял, застыв подобно бронзовому изваянию, их отчаянно храбрый командир.