Тринадцатый пророк
Шрифт:
Здесь всё было по-прежнему, как и до моего отъезда. Странно, почему-то, когда что-то меняется в жизни, кажется, будто должно измениться и всё вокруг. Но этого, естественно, не происходит. Но старом месте звонко колотила наманикюренными пальчиками по клавиатуре секретарша, миловидная блондинка Марина. Завидев меня, улыбнулась приветливо, но с кислинкой. Мы перекинулись парой фраз, и я поймал себя на том, что пристально разглядываю её страдальчески сомкнутые губки, но не потому, что они вызывали во мне вожделение. Хотя губки были что надо, и макияж в полном порядке: твёрдая карандашная линия, тщательно заретушированная влажным блеском. Но взгляд мой был направлен не на их пленительный изгиб, а подобно рентгеновскому лучу
– Что-то не так? – встревожилась она, достала из сумочки пудреницу и принялась придирчиво разглядывать себя в зеркальце.
Я быстро отвёл глаза. С чего я взял, что у Маринки болит зуб? Глупость какая…
– Следующая дверь – святая святых. Бухгалтерия. Строгая табличка на приоткрытой двери. За ней – шорох бумаг, жужжание факса и женские голоса: тонкий, как у школьницы, Катенькин и ровный, хорошо поставленный, с учительскими нотками – главной, Ольги Моисеевны. Собственно, вся бухгалтерия из них двоих и состояла. Моисевна доводилась Ваське троюродной тёткой, а Катюшу взяли в помощь по рекомендации. До моего слуха донеслась возмущённая Катенькина тирада о нахалке-сестре Дашке, которая никак не хочет взять дачу вместо квартиры, хоть сама вся в жилье, даже одну, мужнину, однокомнатную, на Ленинском, сдаёт. Душещипательная история о разделе имущества завязалась ещё до моего отпуска. Катенька, тоненькое хрупкое ангелоподобное создание, и её сестра (по Катюшиным словам, страшная стерва), вели междоусобную войну из-за дачи в Малаховке и «двушки» на Павелецкой, оставшихся после смерти матери. Тяжба завязалась едва ли не на следующий день после похорон.
– Ты в налоговую на неё напиши, – советовала Ольга Моисевна. – А то больно умная – сдаёт, налоги государству не платит.
– Вот именно! – звенел возмущённый Катенькин голосок. – Это вы мне идею подали, Ольга Моисеевна. И напишу! А если квартиру судом делить, то и дачу тоже!
– Правильно, – одобрила Моисевна, сняла очки и аккуратно протёрла стёкла. Очки были какими-то супер-пупер дорогущими. Моисевна привезла их из Израиля, где гостила у родственников и обращалась с ними бережнее, чем с глазами, доставшимися бесплатно.
Я сунул голову в кабинет, поздоровался.
Обе дамы дружно, не сговариваясь, сказали: «Ой!», всплеснули руками, разулыбались и принялись поправлять волосы.
– С прибытием, – недовольно буркнул Вася, всем своим видом изображая вынужденную любезность. Будто я не на больничной койке провалялся, а на гостиничной, с девицей, или даже с двумя. Медная пепельница в виде дубового листа на его столе дымилась горой окурков. – Как самочувствие?
Спросил для приличия. По насупленным бровям и очередному «чинарику», приклеенному к искривлённой нижней губе, было ясно, что моё «сто двадцать на семьдесят» ему как козе балалайка. Удовлетворившись положительным ответом, кивнул и принялся грузить меня ситуацией на продовольственном рынке. Из его слов, не всегда цензурных, складывалась картина, будто за время моего отсутствия разразилась парочка чёрных вторников, с четвергом в придачу. Конкуренты оборзели – дальше некуда. Особенно «N-торг» с демпинговыми ценами на кофе и сигареты: одному хрену известно, как он не умудрился забашлять такие скидки, наверное, подмазал напрямую… Вася говорил, не выпуская бычка из зубов, а это означало, что дела и впрямь неважнец. Я слушал рассеянно, вполуха, (в первый раз что ли?), разглядывал заставку на мониторе – мультяшные рыбы плавают и периодически жрут друг друга – очень в Васином вкусе!
– Слышишь? – раздражённо гавкнул Вася.
– Конечно, – бодро отозвался я, переключившись с монитора на тёмное пятно неопределённых очертаний на Васиной груди, поверх синей рубахи и полосатого галстука. Рассматривал я его внимательно и с некоторым изумлением,
– Что? – перехватив мой взгляд, недовольно спросил Вася и оттянул галстук. – Пятно что ль посадил?
Я замотал головой как китайский болванчик.
– Ну что, – продолжил Вася, переходя с одной темы на другую так плавно, что я не сразу и понял, – значит, сегодня вечером мы отмечаем день твоего второго рождения. Проставляйся.
– О чём разговор! – ответил я как можно бодрее.
Взявшись за дверную ручку, не выдержал, обернулся. Вася, плечом прижав трубку к уху, одной рукой тыкал по телефонным кнопкам, другой – прикуривал очередную сигарету. Пятна не было. Но, стоило приглядеться повнимательнее, как неуловимые очертания проступали вновь, с каждой секундой становясь отчётливее, осязаемее…
– Что ещё? – раздражённо рыкнул Вася.
Я мотнул головой. Затемнение снова исчезло. Я поспешно закрыл за собой массивную дверь, перевёл дух. Ну и дела. Неужели у меня что-то со зрением? Говорят, такое часто бывает при травмах головы: сперва ничего, а потом бац – и слепота… Липкий холод пробежал по ногам. Усилием воли отогнал нехорошую мысль прочь. Наверное, просто так падал свет. Да, всего-навсего игра теней. Как я сразу не догадался? Тут я здорово на себя рассердился. Нервы стали ни к чёрту. Скоро в обморок начну падать, как кисейная барышня. Позорище.
– Здорово! – гаркнул прямо в ухо пролетавший мимо коллега Макс, прыщавый студент на подработке. – Как твоё «ничего себе»?
– Нормально.
– Ну, молоток! С тебя причитается! – Хлопнул по спине и рванул дальше.
Ещё одна комната – три в одном: и тусовочная, и столовая, и, если понадобится, мини-конференц-зал. Тот же табачный дух – хоть топор вешай. Чахлые кактусы на пластиковых окнах, потёртые кожаные кресла, столики, претендующие на звание журнальных с кипой рекламной макулатуры. Вот, собственно, и всё жизненное пространство «Фрики». Каждое утро здесь собирались мы, агенты, или – круто, на западный манер, – «менеджеры по продажам» перед тем, как пуститься в свободное плавание по мегаполису. Всего восемь человек. Уже почти все разъехались. Остались неугомонный озабоченный Толик Белозерцев да беззлобный и миролюбивый татарин Равиль – вечный объект для Толиковых упражнений в остроумии.
– А мы уж думали, что ты коньки отбросил! – приветствовал Толик.
– Не дождётесь.
– Наконец-то! – воскликнул Равиль. – А то я запарился на два фронта пахать. Клиентура у тебя, я доложу! Один гадюшник на углу Кузнецкого чего стоит! Лавка-то два на полтора, а понтов!
– А ты думал! Это центр. Народ успешный, капризный, разборчивый. К нему особый подход нужен.
– Проставляться – то собираешься? Как-никак, второе рождение! Можно сказать, второе пришествие.
– Вечером.
– Только «Гжелку» не бери, – назидательно сказал Равиль, – с неё живот пучит.
– Живот у тебя пучит от твоей конины, – возразил Толик. – В прошлый раз какие-то бутерброды притащил, как достал в обед – такой духан, словно носки три дня не стиранные.
– Какая такая конина?! – возмутился Равиль. – Я же сто раз объяснял: то были бутерброды с французским сыром. Братан в Париж ездил, привёз. Темнота дремучая!
– Наверное, сыр протух в самолёте, а выбросить жаба задушила, вот братан тебе и отдал!