Тринадцатый пророк

Гайворонская Елена Михайловна

Внутри было немноголюдно. Не праздник. Старушки в застиранных платочках, любопытствующие подростки, скорбная группка заплаканных женщин в чёрном. Потрескивали свечи. Клубилась лёгкая дымка, источая тягучий горьковатый аромат. Сквозь полукруглые оконца струился мягкий вечерний свет. Пел невидимый хор. Так чисто и тонко, что защемило внутри и глаза защипало. Казалось, нежные и вместе с тем пронзительные звуки существовали сами по себе, отдельно от нашей простой человеческой оболочки. Они воспаряли вверх, под высокий сводчатый потолок, просачивались сквозь него в сияющую бесконечность, и что-то внутри меня отчаянно рвалось за ними, тянуло за собой, но

подошвы ботинок были слишком тяжелы от налипшей на них дождливой грязи.

Когда глаза привыкли к полумраку и ярким точечкам огоньков, я обвёл взглядом стены и увидел сквозь поволоку лица тех, кого уже не ожидал более узреть. Они смотрели на меня с укором, словно хотели что-то сказать, но я не мог их услышать. Отчего-то я особенно ощутил горечь и груз одиночества, словно пришёл на братскую могилу своих друзей. К изображению распятого на кресте человека я не пошёл. Было невыносимо на это смотреть. Улучил момент, когда возле одной из главных икон не будет людей.

– Ты здесь не очень-то похож, – шёпотом сказал я изображению. – Тебя несколько приукрасили, знаешь?

Мне вдруг почудилось, что выписанные губы сложились в ироничную улыбку. Я отпрянул, зажмурился, затряс головой.

– Чего ты хочешь от меня? – сам того не ожидая, выкрикнул я срывающимся голосом. – Чего?!

Тотчас все обернулись в мою сторону. Старушки недовольно зашептались, подростки удивлённо заулыбались. Я повернулся и выбежал прочь, напрочь позабыв о машине, бросился, подгоняемый ветром, по неизвестной плохо освещённой кривой улочке, всё дальше и дальше… Бежал, пока не закололо в боку. Тогда остановился, перевёл дух, присел на облезлую скамейку. Вокруг было темно и пустынно. Ветер носил по тротуару целлофановый пакет, и тот, как живой, то игриво припадал к земле, то вновь подскакивал, кружился в беззаботном танце, пока не прибился к моим ногам. Я отодвинул его в сторону осторожно, будто пакет, в самом деле, был живым существом.

Всё проходит… Минует и это безумное лето. Надо лишь немного подождать…

Магда распахнула дверь сияющая, возбуждённая.

– Меня приняли! – затараторила она. – Меня взяли на работу! Представляешь, как здорово! С первого собеседования! Это надо отметить!

И затанцевала с бутылкой «кабернушки» и двумя бокалами. С кухни тянуло подгоревшей картошкой.

– Правда, я молодец? Ты рад за меня, милый?

– Конечно. Ты молодец. – Я осторожно взял из её рук вино и бокалы, поставил на стол, откинув её длинную чёлку, заглянул в глаза. – Магда…

– Что, милый?

Томно улыбнувшись, она поцеловала меня, затем ещё и ещё, с возраставшей страстностью прошептала:

– Как чудесно, что ты вернулся сегодня пораньше…

– Да, я вернулся. – Проговорил я, стараясь представить вместо высветленной чёлки длинные тёмные локоны. И взгляд… Задумчивый, просветлённый, с лёгкой грустинкой… – Я обещал вернуться и вернулся.

– Замечательно! – прошептала она, обвивая вокруг моей шеи гибкие стебли трепетных рук. – Я люблю тебя. Ты первый, кому я это говорю по-настоящему…

Она умолкла. Я понял, что она ждёт ответного признания.

– Магда…

– Да?

– Я тоже люблю тебя, – ответил я, вдруг ощутив непонятную усталую обречённость.

Почему-то мне всегда казалось, что в миг, когда я произнесу эти слова, всё озарится ярким светом, и польётся музыка неведомая и чарующая, вроде той, что выводил неведомый инструмент в руках Фаддея. Но солнце зашло за угол дома, и в комнате царила сумеречная

тишь, лишь за стеной вяло переругивались соседи.

Наши таки продули два-ноль. Но в конторе новостью дня стало вовсе не это, а откровения Толика относительно моего предсказания подобного исхода. Он хватал всех за пуговицы и, возбуждённо размахивая руками, вопил:

– Клянусь, Илюха вчера сразу сказал, будет два-ноль! Я про такое слышал: иногда у человека после комы появляется особый дар! Предметы на расстоянии двигать или мысли читать! Вот скажи, скажи – поймал он мой рукав, – о чём я сейчас подумал?

– Понятия не имею! – Я с трудом освободил рукав из его цепких пальцев. – Отвяжись, ради Бога!

– О голой женщине. – Телепатировал вместо меня Равиль, и Толик удивлённо заморгал. Похоже, Равиль обладал экстрасенсорными способностями.

– Балда! – досадливо бросил мне Макс, – что вчера не поставил? Мог кучу бабок срубить, и нас бы угостил.

– Нет, это атас, мужики! – пробасил Равиль. – Нормально вроде всё шло, и вдруг на шестнадцатой минуте нам забивают! Прохлопали, козлы, блин!

– Не на шестнадцатой, а на семнадцатой! – Горячо заспорил вечный оппонент Равиля Макс.

– На шестнадцатой, я сказал! Ты, блин, куда глядел!

– Ты сам куда глядел?!

– Хорош орать здесь! – перекрыл их Вася. – Работать сегодня будем, или как?!

– Или как, – пробурчал под нос Толик и пошёл вперёд.

На меня не смотрел, обиженно дулся. Он был похож на ребёнка, у которого отняли веру в волшебство. Я плёлся позади и думал, что, быть может, я поступаю неправильно, отнимая у него эту веру, и что в наше безумное время чудеса необходимы взрослым усталым циничным людям не меньше, чем малышам. И что, наверное, я должен пользоваться своим непонятным мистическим даром, а не прятать его, как скупой рыцарь свои сокровища. Но я не был готов изменить ни этот мир, ни свою жизнь, такую простую, понятную, нормальную… Невыносимую.

«Я поднимался на гору. Не на вершину, всего несколько шагов от земли, чтобы легче было видеть, слышать и говорить с людьми, собравшимися внизу. Но и эти несколько шагов дались мне нелегко. Кажется, я был слишком стар… Чья-то рука поддержала мой локоть. Я перевёл дыхание. И, когда повернулся, увидел тысячи глаз, в которых были ожидание, надежда и вера. Кто-то почтительно произнёс:

– Учитель…»

Магда застонала во сне и толкнула меня локтем. Я пробудился. Кажется, я уже это когда-то видел этот сон… Как и другие, странные, будоражащие, пугающие. Прежде, в жизни «до», я отмахнулся бы от видения как от назойливой мухи – мало ли, какая чушь пригрезится. И сейчас я отчаянно пытался поступить так же, но не получалось. Лежал с открытыми глазами, тупо таращась в потолок, размышляя над сном, как суеверная старуха. Глупо…

Всё лето пролетело как сумбурный бессмысленный сон. Как-то незаметно подступила унылая осень с непременным спутником – дождём. Мелкий и нудный, он моросил, не переставая, противной водяной крошкой, разбавлял тяжёлый московский смог затхлой подвальной сыростью. Подошёл автобус и забрал пассажиров. Но я пошёл пешком, несмотря на то, что было неблизко и довольно поздно. Я говорил себе, что хочу пройтись по воздуху, проветрить тяжёлую голову, но в глубине души знал, что это не вся правда. Мне отчаянно хотелось привести в порядок судорожно скачущие мысли, и для этого остаться, наконец, в полном, абсолютном одиночестве.