Трисвечница
Шрифт:
В глухую полночь пришла маменька. Ее лицо было по-прежнему серым, а под глазами тонкая синева появилась. Я заволновалась, стала расспрашивать, что случилось.
– Потом, потом, – отмахнулась она. – Давай ложиться спать.
Наутро, по зазимку, странники ушли, оставив на серебристой тропке темные следы. Маменька помахала им с нашего приземистого крылечка рукой и как-то блекло сказала:
– Вот чего, дочка… Я ночью у Шапкиных была… Ты, если что, к ним обращайся. Шапкины-то нам родня. Хоть и дальняя, да родня.
– А зачем мне к ним обращаться? – с беспокойством спросила я.
– Да мало ли что, – уклончиво ответила маменька и отвела
…Наступил декабрь. Холодный, свинцовый, с колючими метелями. И вот как-то по нешуточному морозу маменька вышла за дровами и простудилась. Да так, что слегла. Я делала все, что она наказывала. И топленым салом ее растирала, и кипяченым молоком с медом поила и разными травяными отварами. Ничего не помогало. Маменька сохла, ей становилось все хуже и хуже. Тогда я позвала Шапкину Варвару и Зайцеву Капитолину. Они знали средства от разных хворей. Принялись лечить маменьку, а потом зашептались: «Врача бы надо позвать, врача…» Только вот беда: врач был только в селе Конобеево. Далековато, а тут как назло беспросветными метелями дорогу занесло так, что добраться до Конобеева можно было только на лыжах. Варвара сказала, что отправит за врачом мужа Николая.
– Не надо врача, – сипло сказала маменька, – я к Василию отхожу.
– К кому? – спросила Варвара и тихо сказала, обратившись ко мне: – Плоха, бредит, наверно.
Маменька приподнялась на смятой постели и отрешенно проговорила:
– К книгочею Карпуне, Варенька, к Василию Афанасьевичу Карпунину, в иночестве Вонифатию… Встреча у меня с ним будет… На небе… Как старец Григорий говорил.
Потом она туманно посмотрела на меня:
– А ты, дочка, держись старца Григория, а потом… Потом его стригачек – сестер Петриных. И еще… Ты хотела стать странницей… Благословляю. Ходи по святым местам, молись за душу мою грешную…
Маменька закрыла глаза и тихо уснула. Подхожу, смотрю: нет! – не уснула. Умерла! Я вся оцепенела, а в уме мысли о смерти закрутились. Смерть… Странники много говорили о смерти. «Смерть, – говорили они, – это в новую жизнь переход». Только меня это воспоминание не утешило. Показалось, будто я лишилась части самой себя. В душе заболела пустота. Я не знала, чем ее заполнить, как избавиться от боли. Вот ведь как: оказывается, даже пустота болеть может.
Смутно помню, как суетились Шапкины и Зайцевы. Обмыли маменьку, одели в новое платье и положили в простой, сколоченный из сосновых досок гроб. Кто-то стал читать над гробом Псалтырь. Невесть откуда взялись какие-то наши родственники, которых я видела всего два раза в жизни. На третий день пришел круглолицый священник и добрым голосом отпел усопшую. Потом мужики положили гроб на салазки и, встав на лыжи, отвезли его на кладбище. От болящей пустоты у меня подкосились ноги, и я слегла. Несколько дней пролежала в забытьи.
Когда пришла в себя, то увидела, что лежу в доме Шапкиных. Туда меня, когда я была в забытьи, перенес муж Варвары, Николай. Лишь на девятый день я вошла в силы и стала готовиться к поминкам. Какова же была моя радость, когда на них пришел старец Григорий Томин. День был тоскливым, хмурым, а тут – как будто солнышко в наш дом заглянуло. Со старцем пришла какая-то девушка. Большая, дородная. Вошли, поздоровались, помолились на образа.
– Вот что, Елизавета, не убивайся по маменьке своей, придет время, и вы встретитесь, – сказал назидательно и в то же время тепло Григорий, садясь на нашу старую лавку, – в небесных обителях встретитесь. И вот что еще… Ты хотела с Анисьей Петри-ной
– Анися, – тихо промолвила она.
– Лиза, – ответила я пусто и грустно.
– Ну вот и хорошо, вот и познакомились, – сказал Григорий.
Пред трапезой мы помолились об упокоении души рабы Божией Акулины. Вечная память, вечный покой…
За трапезой говорили мало, в основном Григорий. Гости смотрели на старца с благоговением. Он приметил это и сказал:
– Что вы на меня глазеете, как зайцы на морковку? Я невкусный. Кожа как кора у дуба, борода как проволока. Чего вы во мне нашли?
– Как же, батюшка? – робко промолвила длинненькая, похожая на щуку Варвара Шапкина. – Дух в вас есть Божий…
«Вот тебе и щука, – подумала я. – Ни разу таких слов от нее не слышала».
– Дух во всех людях есть, – заговорил Григорий, обрисовав рукой нимб над своей светящейся от керосиновой лампы головой. – Отойдет он – и не станет человека. Человек живет, пока в нем Дух есть.
– Значит, Он от моей маменьки отошел? – встревоженно спросила я и отодвинула от себя миску с толстыми поминальными блинами.
– Отошел, вместе с ее душой отошел, – сказал Григорий и пододвинул ко мне миску, которую я отодвинула.
– И где теперь ее душа? Что с ней? – забеспокоилась я.
– Что с ней? – задумчиво почесал Григорий затылок. – Ну, первые три дня после смерти душа испытуется. Злые духи обличают ее в согрешениях и хотят скинуть во ад. А добрые Ангелы находят в ней добродетели и отгоняют злых духов. Так душа проходит через мытарства.
– Какие?
– Разные… Раньше мытари долги с людей собирали. Кто налог не оплатил, кто штраф какой… Вот и душу твоей маменьки сейчас мытарят. Спрашивают про долги перед Богом. А наш долг – заповеди Его исполнять. Ну вот… Спрашивают ее душу, не отказывалась ли она исполнять заповеди. «Нет, не отказывалась», – отвечает Богу душа твоей матушки. «Отказывалась, – кричат злые духи, – должна была не раздражаться, а сама раздражалась, должна была не гневаться, а гневалась. Пусть отдает долги. Пусть познает, что такое гнев да злость. Уж мы-то ей покажем!» – «Нет, лживые духи, – говорят им добрые Ангелы и машут своими крылышками, защищают, значит, душу твоей маменьки, и все повторяют: «Нет, нет, Акулина свои долги покаянием оплатила».
– Не помню, чтоб моя маменька злилась, – обиженно возразила я.
– Ну, это я так, к слову, – грустно улыбнулся отец Григорий. – Кто я такой, чтоб знать об участи загробной? Что же мы можем знать? Евангелие. А что в нем говорится? «Слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня на суд не приходит». Раба Божия Акулина веровала в Бога, слушала Христово слово и исполняла Его заповеди, потому ее душа мытарства легко пройдет. А мы ей поможем. Молитвами своими. Церковь поможет. Церковные молитвы сильней всех злых духов.
– А что будет с ее душой потом? – со страхом спросила я.
– Э-э… Думается мне, что после мытарств ей покажут несказанную красоту рая, а потом, на девятый день, ужас ада. На сороковой день определят место в Небесных обителях. Там она будет до кончины мира, до последнего определения о том, где будет находиться душа каждого усопшего – в раю или в аду.
Когда поминальная трапеза закончилась, гости разошлись. А Григорий, я и Аниська всю ночь читали Псалтырь по новопреставленной. Мы с Петриной даже поговорить не могли. Лишь на следующий день, за завтраком, узнали друг друга поближе.