Триумф и прах
Шрифт:
– Мой бедный мальчик, – причитала она, – судьба с ним так жестока! Ох, чувствуя я, погубят они коня!
Тереза перескакивала с одной мысли на другую, продолжая натирать посуду.
– Я так понимаю, Уильям Кемелли родом из Англии. И зачем ему понадобилось обзаводиться плантацией в Италии?
В мягкий голос Терезы проникла горечь.
– Синьор Уильям был женат на Бьянке. Её покойный отец, дон Диего, оставил ей плантацию в наследство. Когда бедняжка умерла, Уильям забросил усадьбу. Знала бы ты, какой чудесной, кристально чистой души была Бьянка! – Тереза замялась. Её задумчивые глаза уставились
Было довольно трудно уследить за ходом бегающих мыслей Терезы, и я старалась упорядочить вопросы.
– От чего умерла Бьянка?
– Заражение крови, кажется. Уильям тяжело перенес трагедию. Он забрал бедного мальчика в Англию после похорон. Я видела, как синьор переживает, и предложила оставить Джеймса здесь, под моим надзором. Но он пророчил сыну великолепное будущее и отдал его учиться в Лондоне. Теперь они приезжают редко, в основном на праздник винограда.
Я молча вникала, а Терезу охватила охота говорить.
– В прошлом году Джеймс купил лошадь. Помню, как говорила ему: «Зачем такая нужна? Глазища чёрные, непроглядные, точно бездна. Да ещё и уродлива на один глаз. А сама как смерть – жуткая!» Но Джеймс полюбил её, – после недолгой заминки Тереза добавила, – да, полюбил…
Неуверенность её заявления смущала. Могло показаться, что в сказанном Тереза убеждает больше себя, нежели меня.
– Так почему Джеймса считают дьяволом? – спросила я, дотирая последнюю тарелку.
Тереза махнула рукой.
– Чепуха! Они слишком несправедливы к нему. Пх! Возомнили, что он из преисподней… А ведь он мой бедный мальчик. Как же ему нелегко!
После того разговора с Терезой стало понятно, что она вдохновилась Джеймсом Кемелли, как мир искусства вдохновился Сандро Боттичелли3 и его несравненной Венерой. Я прониклась к Джеймсу, ещё не видя его. Казалось бы, тайна исчерпала себя, но не тут-то было…
2
В южных районах существует традиция, именуемая Passeggiata, когда после обеда домочадцы совершают прогулки. Исполняя безукоризненно то, что годами закладывалось народом, участники трапезы вышли на прогулку и поделились согласно интересам: впереди следовали мужчины, затем – тётя и синьора Агостина, а позади – я и две сестры Медичи.
Каприс болтала без умолку, рассказывая о проведенной поре в Германии и своих замужних сверстницах. Ей поскорее хотелось стать солидной и уважаемой синьорой, как все те, кто обзавелся супругом и собственным домом. Она восторгалась жизнью в браке и на ходу придумала имена пятерым нерождённым детям. Руками она изображала не вполне уместные жесты, при этом зычно смеялась и запрокидывала голову. Не взирая на развязную веселость, её взгляд оставался пристальным, едким и заставлял чувствовать себя неуютно. Видимо, Каприс старалась продемонстрировать, что человек, открыто глядящий на собеседника, не хранит за душой камень потаенного греха.
Застенчивая Летиция не обронила ни слова, что выглядело не под стать говорливым девицам той местности. Она напоминала натурщицу картины «Дама с единорогом4». На её овальном лице довольно выгодно смотрелись чёрные, широко
Летиция приходилась Каприс сводной сестрой (вдовец Адриано Медичи женился на Агостине, уже имея дочь Летицию). Вероятно, поэтому разница между ними была ощутима. Если Летиция оживляла в памяти картину Рафаэля, то Каприс будто сошла с «Портрета молодой венецианки5». Она имела длинные рыжеватые волосы, орлиный нос и крупные черты. Они придавали её расплывчатому лицу мужеподобный вид, что в значительной степени усугублялось покатым подбородком, сильно выступающим вперёд на фоне скошенного лба. Её живые бегающие глаза полнились лукавством. Внимательно за нами следя, Каприс подметила наше молчание и замыслила дурное. Вид у неё стал невероятно кичливый и дерзкий. Она схватила меня под руку, пронзая Летицию, идущую в шаге от нас, издевательским взглядом.
– Слышала новость: Летицию собираются замуж выдать?
Быстро подняв глаза на сестру, Летиция залилась краской.
– Не болтай, лгунья! – вскричала она. – Матушке он не по нраву, значит, она не даст своего благословения.
– Как отец решит, так и будет! – отпарировала Каприс. – И ты знаешь об этом не хуже меня.
– Лгунья! – повторила Летиция.
От уверенной злости сестры задор Каприс только усугублялся, и она продолжила вести беседу со мной, делая вид, что мы наедине.
– Он такой очаровательный. Только разговаривает плохо и когда ест, громко чавкает. А ещё у него огромные передние зубы. Их желтизна напоминает золото ацтеков. Что не говори, самая достойная партия для бесхарактерной особы!
Щеки Летиции вспыхнули пуще прежнего, даже слегка крючковатый нос – и тот покраснел от досады. С моей стороны безучастность – главный порок, относящий мир назад к этапу самобытности – нельзя было называть жестом благородства. Но взаимосвязь двух сестёр выглядела крайне интересной, и прерывать столь драматичную сцену я не посмела.
– Не стесняйся! Расскажи Белле, как ты влюбилась в Джеймса Кемелли и в прошлом году отсылала ему письма. Мы так «далеко» живём друг от друга, что ответ так до сих пор и не пришёл.
Издевки Каприс пошатнули в Летиции чашу душевного равновесия. Ее губы задрожали. Она силилась не заплакать, но предательские слезы наполнили выразительные глаза кроткой девушки. В тот момент она выглядела агнцем; невинной жертвой, роль которой бесценна в театре высокой драмы. Каприс тоже менялась на глазах. В ней будто засела тысяча чертей, и те искушали её на истязание сводной сестры.
– Прекрати, безбожница! – кричала Летиция. – Лгунья!
На секунду Каприс отразила циничную улыбку, и её крепкие руки по непонятным причинам затряслись.
– Или поведай, как своровала снимок Джеймса и лобзала его под одеялом!
– Каприс, хватит! – вмешалась я. – Сестрам подобает жить в мире и согласии.
Каприс метнула укоризненный взгляд: он красноречиво обвинял меня в измене. Сотрясаясь всем телом, она направилась к дому Медичи и лишь изредка оборачивалась, чтобы снова бросить свой гневный взор.