Триумф Клементины
Шрифт:
На дубовом бюро, на котором Анджела писала обеденные заказы и ломала свою хорошенькую головку над счетами, висел ее акварельный портрет. Он стер пыль, чтобы получше рассмотреть его. Да… Он похож… Темноволосая, хрупкая, с прозрачными карими глазами… Здесь была родинка на подбородке… Он хорошо ее помнил.
Открытие знакомой родинки дало ему грустное удовлетворение. Он открыл бюро и вытащил ящики. Они были все пусты. Он вспомнил, что очистил их, когда приводил в порядок ее дела после смерти. Один из ящиков не отодвигался. Он выдвинул его снизу, причиной задержки было застрявшее письмо. Он
«Мой обожаемый, дорогой, любимый ангел», так начиналось письмо. Ошеломленный, он перечитал слова. Никогда в жизни он не предполагал наткнуться на подобное обращение. Тем более, что это был не его почерк. Он быстро повернул страницу и посмотрел на конец. «Боже, как я люблю вас. Вилль».
Вилль? Вилль Хаммерслэй? Это был почерк Билля Хаммерслэя. Что это значит? Он остановился, тяжело дыша, с широко раскрытыми, ничего не видящими глазами.
В конце концов он прочел письмо. Затем он смял его, сунул скомканным в карман, как пьяный, вышел из комнаты, спустился в музей, сел на стул и сидел несколько часов в непередаваемом ужасе.
В пять часов явилась экономка приготовить чай, — он не хотел чаю. В восемь она снова заглянула в темную, освещенную только огнем камина, комнату.
— Джентльмены пришли, сэр.
Был вторник. Он забыл. Он встал.
— Хорошо, — сказал он.
Но сейчас же содрогнулся, чувствуя смертельную тоску в душе. Нет, он не мог их сегодня видеть.
— Передайте им мой привет и извинение, что я сегодня по нездоровью не могу с ними обедать. Позаботьтесь, чтобы они, как всегда, получили бы все, что хотят.
— Хорошо, сэр, а вы? Я очень огорчена, что вы больны, сэр. Чего вам принести?
— Ничего, — резко оборвал ее Квистус. — Ничего. И пожалуйста, больше меня не беспокойте.
Миссис Пенникок удивленно посмотрела на него; она никогда не слыхала у него подобного тона.
— Если вам не будет лучше утром, сэр, я пошлю за доктором.
Он повернулся в кресле.
— Уходите, говорю вам, уходите. Оставьте меня.
Позднее он поднялся, зажег свет — и, привычно, как лунатик спустившись с лестницы в переднюю, положил обычный подарок в карман каждого из висящих там знакомых пальто. Затем вернулся обратно в музей.
Сделанное над собой усилие прояснило ему ум. Он стал размышлять. Он наверное ошибся. Люди с расстроенным воображением подвержены галлюцинациям. Необходимо перечесть письмо. Он вынул из кармана скомканную бумагу, расправил ее и перечел. Нет. Сомнений не было. Тут была вся история предательства, измена, преступная страсть, достигшая своего торжества. Его жена — Анджела, его друг — Вилль Хаммерслэй — единственные мужчина и женщина, которых он любил… Он доверял им и оставлял их без всякого подозрения вдвоем…
— Боже мой, — повторял он, ударяя себя кулаком по лбу. — Боже мой.
Так разразился второй удар.
Около полуночи раздался сильный стук в дверь.
— Что это? Кто там? — испугался он.
Дверь открылась, и в комнату торжественно вошел Евстас Хьюкаби. Его взъерошенные волосы стояли, как хохолок какаду,
— Мы все огорчены вашей болезнью… Пришел узнать, как дела.
Квистус вскочил и всмотрелся в вошедшего.
— Вы пьяны, Хьюкаби.
Хьюкаби зашагал, шатаясь, по ступеням, сделал протестующий жест рукой.
— Нет, — сказал он, — я не пьян. Другие все пьяны, как стелька. Они не такого сорта, чтобы сдержаться; я же, как вы, Квистус, — университетский человек, когда-то член Колледжа Христова Тела в Кембридже… Procuf, о procuf este profani [3] — это по-латыни. Те два омара ни слова не знают по-латыни, невежественны, как омары, я их так и называю!
3
Прочь удалитесь, непосвященные ( лат.). ( Цитата из Вергилия.)
Он тяжело шлепнулся на стул.
— Ужасно пить хочется. Давайте дернем, старина?
— Пить, — сказал Квистус, — у меня ничего нет, да если бы и было, я бы вам не дал. — В его словах ясно чувствовалось недовольство. Хьюкаби икнул, и лицо его расплылось в улыбку.
— Видите ли, старый друг…
Квистус перебил его.
— Вы, кажется, говорили, что и остальные также пьяны?
— Как стельки! Пойдите, посмотрите сами.
Он закинул голову и захохотал. Затем, сдержавшись, заявил с неподражаемой серьезностью:
— Я извиняюсь, Квистус. Их поведение оскорбляет человечество.
— Вы трое, годами, раз в неделю, обедали в этом доме и ни с кем этого никогда не случалось. Теперь первый раз я предоставил вас самим себе, я действительно не мог присоединиться к вам сегодня ночью — вы пользуетесь моим отсутствием и…
Хьюкаби встал и сделал попытку положить руку на плечо Квистусу. Но, спохватившись, положил ее на крышку ящика с доисторической утварью.
— Это именно я и хотел вам разъяснить. Они — омары… дорогие старые друзья… но омары… с клещами и шейками, но без сердца… Я же, университетский человек из Колледжа Христова Тела в Кембридже. Они для вас — не друзья. Они — омары… Красные омары… Вы знаете, что я не пьян… Я ничего… Я говорю вам…
Квистус взял его за руку.
— Я думаю, вам лучше уйти, Хьюкаби.
— Нет. Вышлите тех молодцов. Я — ваш друг, — сказал он, показывая корявый палец. Далее он продолжал:
— Я хотел вам сказать. Я из университета… и вы также… Вы хороши, Квистус. Я ваш друг. Те омары говорили за обедом, что по справедливости вы должны были бы сидеть в тюрьме.
Квистус схватил бродягу за плечо и встряхнул его.
— Какого черта, что вы подразумеваете?
— Не встряхивайте хороший обед, — освободился Хьюкаби. — Не забывайте, что я ваш друг. Ван и Биллитер говорят, что вы были все время заодно с этим Параблем… Парамуром… как его имя? И это только ваше счастье, что вы теперь не осуждены вместе с ним. Какое мне дело, что вы были заодно с этим Парашютом. Я стою за вас. Я, Евстас Хьюкаби, член Колледжа Христова Тела в Кембридже. Вот моя рука.