Шрифт:
Вольдемар Балязин
Браки Романовых с немецкими династиями в XVIII - начале XX вв.
Триумф победителей
Екатерина выехала из Петергофа, как только Петра Федоровича увезли в Ропшу. В одной с ней карете ехали Дашкова, Кирилл Разумовский и генерал Волконский. Остановившись по дороге, на даче князя Куракина, обе женщины легли отдохнуть на единственную кровать, оказавшуюся на этой даче. Через несколько часов они проехали через Екатерингоф, заполненный огромной толпой, выражавшей желание сражаться за Екатерину, если голштинцы посмеют оказать сопротивление. А затем их ждала столица. "Въезд наш в Петербург невозможно
– Улицы были запружены ликующим народом, благословлявшим нас; кто не мог выйти - смотрел из окон. Звон колоколов, священники в облачении на паперти каждой церкви, полковая музыка, производили неописуемое впечатление".
Однако Екатерина не позволила ни себе, ни своему ближайшему окружению впасть в эйфорию и сразу же прочно взяла бразды правления в свои руки. Это стало видно из ее первых самостоятельных шагов, когда солдатская и офицерская стихия попробовала было выйти из берегов под предлогом великой радости в связи с одержанной ими победой.
30 июня армия и гвардия заполнила все кабаки.
Очевидец и рядовой участник переворота, солдат Преображенского полка, будущий знаменитый поэт Гаврила Романович Державин писал впоследствии:
"Солдаты и солдатки, в неистовом восторге и радости, носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вина и лили все вместе, без всякого разбору, в кадки и бочонки, что у кого случилось. В полночь, на другой день, с пьянства, Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступив к дворцу требовал, чтоб императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова". Екатерина вынуждена была встать среди ночи, одеться в гвардейский мундир и даже пойти вместе с измайловцами в их казармы. Но зато уже на следующее утро был издан Манифест, где говорилось, что воинская дисциплина должна быть незыблемой и впредь за всякое непослушание и дерзость ослушники будут наказаны по законам.
В то же утро на улицах Петербурга появились многочисленные патрули и пикеты. На всех площадях и перекрестках главных улиц была выставлена артиллерия и у орудий стояли канониры с зажженными фитилями. Особенно много войск стояло вокруг Зимнего дворца, и такое положение сохранялось в столице в течение недели.
* * *
Возвратившись в Петербург, активные участники переворота с немалым удивлением стали узнавать о том, чего они и не подозревали. Если только за сутки перед тем, такая близкая к Екатерине наперсница, как Дашкова, с изумлением узнала, что Григорий Орлов является любовником императрицы, то, что можно было ожидать от других придворных, стоявших намного дальше от императрицы, чем Екатерина Романовна?
Многие были поражены, когда в первый же день увидели на Григории Орлове генеральский мундир, украшенный красно-желтой лентой ордена Андрея Невского, и усыпанную бриллиантами шпагу.
Новые знаки отличия были и на других участниках "Революции", как сразу же стали называть переворот.
Алексей Орлов уже 29 июня был произведен в секунд-майоры Преображенского полка, но самые главные награды ждали всех пятерых братьев, включая и Владимира, не принимавшего ни малейшего участия в перевороте, в дни предстоящих коронационных торжеств, главным распорядителем которых был назначен Григорий Орлов.
Федор
Награждены были и другие участники переворота, правда, это произошло чуть позже - 3 августа 1762 года, когда страсти немного улеглись и Екатерина могла отметить героев "Революции", учитывая не только их истинную роль в событиях, но и то, как они показали себя в первый месяц после одержанной победы.
Последние дни свергнутого императора
Одним из главных вопросов, возникших перед Екатериной в эти дни, был вопрос о судьбе свергнутого императора. В дни подготовки переворота почти все были согласны с тем, что Петра надлежит заточить в крепость. Наиболее подходящей крепостью заговорщики считали Шлиссельбург. Скорее всего срабатывала историческая аналогия - в Шлиссельбурге вот уже шесть лет сидел несчастный Иван Антонович Брауншвейгский, почему бы не поместить рядом с ним и Петра Федоровича Голштинского?
Более того, 28 июня в Шлиссельбург был послан генерал-майор Савин с приказом устроить помещения для приема нового узника. Савин уже приехал в Шлиссельбург, как получил новый приказ, посланный ему вдогонку из Петергофа и датированный 29 июня, в котором ему предписывалось вывезти из Шлиссельбурга в Кексгольм Ивана Антоновича, а в Шлиссельбурге подготовить лучшие покои. Для кого они предназначались в приказе не говорилось, но двух мнений на этот счет быть не могло.
Идея заточения Петра Федоровича в Шлиссельбург, была жива, по крайней мере, до 2 июля, - именно тогда поручик Плещеев повез туда некоторые вещи.
После 2 июля эта идея, по-видимому, уступила место другой, но вслух о ней не говорили, хотя отлично понимали, что лучше всего было бы, если бы Петра не стало. Об убийстве никто не заикался, а вот мысль о желательности естественной, ненасильственной смерти, буквально, носилась в воздухе, и люди из ближайшего окружения Екатерины не могли не ощущать этого...
* * *
В Ропше, в первую ночь, Петр заснул лишь под утро. Он долго и тихо плакал, по-детски жалея себя, досадуя, что лежит не в своей постели, а в новой - жесткой и неудобной, что нет с ним любимой собаки, нет арапа-карлы Нарцисса, нет доктора, нет камердинера. Он ворочался без сна, чуть ли не до утра, а проснувшись около полудня, попросил перо, чернил, бумаги и написал своей жене, чтобы все это прислали к нему, и, кроме того, попросил еще любимую скрипку, от звуков которой Екатерина не находила места, когда Петр Федорович пытался играть в соседнем с ее спальней покое.
В тот же день, в воскресенье 30 июня, Екатерина написала генералу Василию Суворову, чтобы он отыскал среди пленных, взятых в Ораниенбауме "лекаря Лидерса, да арапа Нарцыся, да обер-камердинера Тимлера; да велите им брать с собою скрипицу бывшего государя, его мопсика-собаку; да на тамошние конюшни кареты и лошадей отправьте их сюда скорее...".
1 июля все было нормально: Алексей Орлов даже играл в карты с Петром и одолжил бывшему императору несколько червонцев, заверив, что распорядится дать ему любую сумму. Но карты - картами, а все прочее выглядело очень уж непривлекательно. Ко всему прочему, уже 30 июня Петр почувствовал приближение болезни, а в ночь на 1 июля не на шутку заболел.