Триумф Великого Комбинатора, или возвращение Остапа Бендера
Шрифт:
"Пахан!" – почему-то подумал про него Корейко.
Пахан своими рысьими глазами посмотрел на новенького. Корейко взглянул на пахана.
– Хочешь классно выпить и классно закусить? – заранее улыбаясь, спросил пахан, обращаясь к новенькому.
Новенький был угрюм, бледен и сильно подавлен.
– Ну, допустим, хочу... – ответил он, пытаясь уйти из поля зрения пахана.
– Так вот, это будут твои похороны!
Залп, громкий залп визгливого смеха огласил всю камеру. На лице у Корейко, ко всему прочему, появилось тоскливое выражение.
– Эй, Пархатый, – медленно
– Этого? – сложив губы сердечком, угодливо произнес Пархатый.
– Его!
Пархатый, он же зэк с крупным тупоумным лицом, подвалил к новенькому.
– А ну-ка, цацачка, напряги ноги! – приказал он.
Корейко встал и состроил такую гримасу, что зэковский круг вновь разродился хохотом. Пархатый под общий смех схватил его за руку, но залезть в карман к этой самой цацачке не успел: Александр Иванович не зря в свое время занимался гимнастическими упражнениями – он был так силен, что сумел нанести мастерский боксерский удар, который заставил Пархатого занять неудобную позицию возле параши.
– Ах ты, фуфло! – отплевываясь, взвизгнул Пархатый.
– Пахан, это ж фуфло, а под цацачку косит.
– Пархатый! По-новой!
Корейко залепил по тупоумному лицу оглушительную плюху.
– Червь, помоги Пархатому!
Коренастый длиннорукий Червь спустился с нар.
Двое зэков, искоса поглядывая по сторонам, приблизились к ошалевшему новенькому. Завязалась драка. Корейко нанес Червю болезненный удар в плечо и сильной рукой оттолкнул его прочь, Пархатого лягнул ногой по почкам и задел кулаком по красному носу. Но силы были неравные. В конце концов новенького скрутили. Червь и Пархатый подвели его к пахану.
– Без шорохов, цацачка! – хмуро и спокойно заскрипел зубами пахан. – Ты не на ринге... Хочешь послушать лязг железа о камень? – В его опытных руках сверкнуло тонкое острие ножа. – На-ка, понюхай!
– Надзиратель! – глупо пискнул поверженный Корейко.
– Ах ты, сволочь, вертухаев звать?! – зеленея лицом, заскулил Червь.
– Цацачка, еще один гудок с твоей платформы, и твоя челюсть уходит первым рейсом! – стараясь не смотреть на новенького, ощетинился пахан.
– Замочи его, пахан, замочи! – вскипел Пархатый.
– Заткнись, Пархатый! – наставительно промямлил пахан. – Ладно... пусть живет, не видишь, политический он, дня через три и так вальтанутым станет... Что в карманах?
– Пустой я, – запинаясь ответил новенький.
– Курево есть?
– Некурящий.
– Так, ладно, отпустите его.
Кодла разбрелась по своим местам.
– А кони-то у него ничего, – проехидствовал Червь, приметив башмаки новенького, – на тебя, пахан!
– Не будь крысой, Червь! – ответил пахан раздраженным тоном. – А ну, цыпочка, сымай кони!..
– Какие кони, товарищ?
– Ну шо ты на меня, тошнотик, косяка давишь? Я Кремль из говна не леплю! Тошнит он тут "товарищами"! Кони, говорю, сымай!
– Ты шо, белат, коньки откинуть хочешь? – прибавил Червь.
Новенький все понял и, менжуясь, снял башмаки. "Ну, курвы, чтоб я вас всех видел на одной ноге, а вы меня одним глазом!", – презрительно подумал он,
– То-то, дядя. – Червь засуетился и подал башмаки новенького пахану. – Топчи, здоровый!
Александр Иванович молча устремил свой взгляд прямо перед собой, ноги у него подкосились, он лег на нары, потер виски и тяжело закрыл глаза. И стало ему так плохо, так скверно, что даже показалось, что его сердце приколото к нарам длинной булавкой, той самой – с алмазными шариками на концах, которую дают сотрудникам ГПУ. Неудержимо клонило в сон, хотелось забыться. Он свернулся клубочком, долго шептал, задремал, ждал не долго, вот оно... вот оно... еще самую чуточку... сон забежал в глаза, сжалился... миллионер начал выводить носом арпеджио... и посетило Александра Ивановича связное сновидение. И это была Колыма. И это были тучи пыли. Он шел по этапу с севера. На нем был серый бушлат, серые брюки, серая шапка, серые ботинки. Он шел с лесозаготовок, где его начальство ставило "на комарей". Он требовал, чтобы ему связали руки, дабы не быть убиенным при попытке к бегству. Руки связали... О, это был кошмар! Мерцание, мерцание, пелена. Пелена, пелена и опять мерцание. Вот и московская расстрельная комиссия приехала. Указали на него. "Значит, это ты сжег портрет?" – нежно так спросил начальник комиссии. "Не сжигал я!" – раздраженным тоном ответил он. И грянул выстрел...
Александр Иванович проснулся. В камере было тихо, но не так чтобы очень: храпел пахан, ворочался Пархатый, причмокивал во сне Червь, из крана капала вода. Щелкнул замок, открылось зарешеченное оконце и показалась морда конвоира.
– Подъем, подлюги!
Кто-то слегка ткнул Корейко в плечо. Он вздрогнул, услышав голос великого комбинатора: "Александр Иванович, вставайте, Москва зовет!" Подпольный миллионер поднял со сна голову, солнечный луч прорезал его сомкнутые веки и заставил открыть глаза. Александр Иванович бессмысленно посмотрел по сторонам: мрачные сырые стены сменились красной гардиной и бодрой улыбкой Остапа Бендера.
– Что с вами, Александр Иванович? Вы выглядите так, словно вас только что вытянули из парилки!
– Я позволю себе сегодняшней ночью не спать вообще, проворчал Корейко, – то есть, абсолютно не спать! Спишь, спишь, а отдохнуть некогда.. Если б вы знали, какой я видел сон... Подвал, камера, лагерь, расстрельная комиссия, стенка... бах! бах! бах!
– Скажу откровенно: прямо анекдотический сон вам приснился.
– Чем же он анекдотический?
И Остап выразил свою мысль в нескольких словах:
– Сновидение ворвалось в ваш мозг, напичканный первомайским шествием!
– Все шутите...
– Нисколько. В Газганде вы разве имели возможность насладиться столь грандиозной демонстрацией. Нет. Значит ваш сон – следствие... Как это? (Остап щелкнул пальцами.) Ага, вот! Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Центральном Комитете! Воистину так, ибо даже вы, товарищ подпольный миллионер, человек с устойчивой психикой, попали во власть политических снов. Другими словами, на вас весьма скверно влияет построение социализма. А это уже плохо, я бы даже сказал, это нехорошо...