Триумф Великого Комбинатора, или возвращение Остапа Бендера
Шрифт:
– И зачем мы сюда пришли...
– Это ударничество меня порядком заколебало, – тихо ругнулся Бендер крепкой социалистической бранью.
– Высокотемповики хреновы!
– Ничего, посмотрим, где и как они будут маршировать лет так через пять, – так же тихо отозвался Корейко.
– Что же может случиться через пять лет? А-а, понимаю! Реставрация капитализма!
– Да тише вы!
– Не надейтесь! Реставрации не будет! Это я вам еще в Газганде сообщил. Тот, кто сидит вон за той кирпичной стеной, умрет своей смертью! Улавливаете? Но и потом все останется по-старому: переменится ямщик – клячи останутся прежними. Всякий народ
– Эхе-хе-хе...
– Впрочем, можете надеяться, если это вас так тешит, на стечение обстоятельств. – Стечение обстоятельств?
– Его величество случай во всех делах имеет наибольшую силу.
– В нашей стране надеяться на случай – все равно что играть в вист с самим с собой.
– Поэтому мы и играем втроем: я, вы и государство. Козырь определен: он в моей колоде, лишний козырь – в вашей. Ход за вами, перекрестный огонь, дублет...
– И белым лебедем в Женеву...
– Иронизируете?
– Все не так просто. Только на игральных картах дамы круглый год с цветами.
– А мы будем бить карту за картой! – сказал Остап так, точно хотел объявить войну всей республики Советов. – Куш назначен! Главное – не складывать карты рубашками наружу. Выше голову, товарищ Корейко! У плывущих против течения свои рекорды!
– Рекорды-рекордами, но мой дядя...
– Самых честных правил?! – ...делопроизводитель воинского начальника, часто говаривал мне в детстве: "Поменьше, Сашук, гусарства! Побольше скрытности!" Любители плыть против течения с большим трудом продрались сквозь толпу и вышли на сравнительно немноголюдную Никольскую улицу. Они решили вернуться в гостиницу и отобедать.
Здесь гул человеческих голосов перекрывал писклявый тенор, принадлежавший глупейшего вида гражданину (говорили, что это и был тот самый революционер Онисим Свалкин-Трущобов с потопленного крейсера "Императрица Мария") с выпуклым лбом, узким, с родинкой, носом, острым подбородком и выпяченной верхней губой. Гражданин этот доказывал, водя пальцем по передовице в "Известиях", что тварь, она всегда остается тварью, даже если ее повесить на фонарном столбе в Мерзляковском переулке.
Тот час праздника, когда на деревьях начали светиться электрические лампочки, а сверхсметные толпы значительно поредели, увенчался малоприметным событием: пьяный в доску уголовный элемент Хвастурнеевич, сбежавший из неведомо какой тюрьмы, подошел к табачному киоску, расположенному на углу Мясницкой и Милютинского переулка и (вежливо!) поинтересовался о наличии его любимых сигарет.
– "Аллегро" нет и в ближайшее время не предвидится! ответил продавец голосом, не принимающим возражений. – Сами видите – сегодня праздник!
– Что же, мне теперь, как последнему болвану, "Люксом" травиться? – гневно спросил Хвастурнеевич, пытаясь заглушить в себе отчаянный крик души.
Солнце, то самое, первомайское солнце постепенно начало таять за ласковыми, похожими на марихуанский смог облаками и после того, как уголовный элемент Хвастурнеевич безжалостно избил ни в чем не повинного продавца, окончательно скрылось за горизонт.
Глава 21
КАК РОЖДАЮТСЯ ЛЕГЕНДЫ
Даже босоногий сопляк много на себя не возьмет, если каким-нибудь тихим майским вечером у костра начнет разбалтывать легенду о том, что покушение на товарища Ленина явилось следствием борьбы за власть внутри большевистского партийного руководства. Чего скрывать?
В кабинете Альберта Карловича было зловеще и пакостно. Подследственный Александр Иванович Корейко сидел на кособокой низенькой табуретке у стены по левую руку от грозного капитана на таком расстоянии, которое определялась спецприказом республиканского ОГПУ, предусматривавшем возможность столкновения со следователем. В простенке между окнами висела живописная картина с душесогревающим сюжетом: на фоне изумрудной равнины товарищ Сталин держал на руках премиленькую пятилетнюю девочку. По правую руку от капитана висел плакат, с которого на подследственного Корейко глядел широкоплечий красноармеец, пальцем грозил, да цитировал Великого Учителя:
МЫ ДОЛЖНЫ ОРГАНИЗОВАТЬ БЕСПОЩАДНУЮ БОРЬБУ СО ВСЕМИ!
Грянул телефонный звонок.
– Расстрелять! – приказал капитан трубке. – "Дни Турбиных"? Это что, пародия? Нет? Что-то вроде "Евгения Онегина"? Не знаю такого! Снять! А директора театра и всех лошадей блатных под суд! Что? Да ничего подобного! Управу мы на всех найдем. Хотите – расстреливайте! В клинику? То же можно! Вы там, товарищи, сами решайте, чего меня от дел отрывать!
На лице подпольного миллионера на самом деле никакого лица не было.
– Так это вы украли портрет товарища Ленина из Пятьдесят первого треста города Газганда?
– Я не крал, товарищ следователь.
– Разберемся.
– Я коммунист! – Александр Иванович встал и тут же опустился на прежнее место.
– А как быть вот?..
И с этими словами капитан протянул Александру Ивановичу листок бумаги, исписанный крупным, анонимным, почерком.
– Это же анонимка! – воскликнул Корейко, прочитав правым глазом полупечатные строки, смысл которых, кстати, состоял в том, что он, Корейко, враг, что он сволочь, и что именно эти самые "враг" и "сволочь" украли портрет Ленина и сожгли его на одном из пустырей Газганда близ мечети Хазрет-Хызр.
– Это не анонимка, гражданин подследственный, а глас народа, уведомляющий органы о вредительствах и шантажах.
– Я ничего не крал и ничего не сжигал, – улыбнулся грустной улыбкой Корейко.
– Созна-аешься! – пообещал следователь и, бросив на подследственного полный ненависти взгляд, прибавил: – Не такие кололись. Тебе куда палец воткнуть, чтоб полилось? А?
Александр Иванович мучительно простонал, сцепил обе руки ладонь к ладони и сто первым чувством человека, которого должны бить, понял, что у него неприятности.