Триумф Великого Комбинатора, или возвращение Остапа Бендера
Шрифт:
– Где у него совесть была, там выросло что-то. Он свою совесть еще в школе на тетрадки променял!
– Не колется, значит?
– Выплюнь слово из губы, козел подорванный! Очисти совесть! Тебе же лучше будет!
– Ба! ба! ба! – Свистопляскин расставил руки. – Слушай, а мне его портрет знаком! Не тот ли это тип, что рассказывал на площади возле шинка анекдот про товарища Сталина?
– Припоминаю, припоминаю... розоволицый хлопчик в каракулевой кепке. Нет, Роман Брониславович, не он.
– Он. Приглядись. Морда то ж красная!
–
– Ну да ладно! Разберемся опосля.
Корейко вздрогнул, двинул головою с чувством собственного достоинства, пошевелил губами и сказал пониженным голосом:
– Я никому никогда ничего не рассказывал!
– Чего это он у тебя все околицей уйкает? – сделал вопрос Свистопляскин.
– Мы его заставим говорить прямо, товарищ начальник!
– Нет, капитан, тут надо по-другому. Сам знаешь, заставь дурака в воду пердеть, так он туда и насерит... Ах ты ж стерва! – Свистопляскин стиснул зубы. – Ни хрена себе! Ведущую контору страны обворовывать мы могем, а признаваться не хотим? – Я ничего не знаю!
– Ну, мы из тебя душу вытрясем!.. Вот что, Альберт, с кондачка мы это дело решать не будем. Давай-ка его сначала в камеру, так сказать, на обработку, а завтра, со свежачка, мы его вместе и допросим...
– Так и сделаем, товарищ начальник.
Вошел веселый лейтенант с вздернутым носом, залязгали наручники.
– На выход, собака! – приказал он. – По сторонам не смотреть!
После слов "На выход, собака" за окном с бешеной силой грянул гром, загудел дождь. Подпольному миллионеру ясно представилась неизбежность скорого конца. Прилипший к памяти постпервомайский сон начал сбываться...
Ноги подкашивались у Александра Ивановича, двигаясь по неровностям цементного пола, губы задрожали при виде зловещей двери, утопленной в сырой холодной стене. Дверь открылась тяжело, с душераздирающим скрежетом. Корейко втолкнули в огромную камеру, опоясанную сколоченными из толстого листвяка двухярусными нарами. Пол в камере был всячески заплеван. Слева от двери ютилась параша.
С пугающим скрежетом звякнул засов: дверь закрылась, кошмар продолжался.
– Ты на чем рога замочил? – холодно и спокойно спросил у новенького амбал с желтыми зубами, в которых болталась потухшая папироса.
– Я не виновен!
– Цацачка! – послышалось с верхних нар. – Гляди, как косяка давит!
– Придержи язык, Червь! Не мути поганку.
Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо.
– Ты какой масти?
– Я не понимаю... – слабо улыбнувшись, ответил новенький.
– Майданщик, что ли?
– Меня обвиняют в глупости, – немного недоверчиво пробубнил Корейко, – которую я никогда не совершал.
– Стало быть, мастью ты не вышел! – во всю глотку закричал толстый зэк, обращаясь с сокамерникам.
И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.
– Кто? Этот-то пистон – майданщик?
– Порчушка он!
– Он даже на форточника не
– Хлопчик, нажми на клавишу, продай талант!
Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный. – Козел пионерский!
– Петух гамбургский!
"Щас морду набьют, – вглядываясь в пустоту, подумал Александр Иванович. – И хильнуть некуда".
В камере пахло прелой кожей и парашей. За столом сидел хмурый зэк с наколотой на правой руке той еще фразочкой: "Не забуду мать родную!" На его небритом лице понятно было написано, что маму свою он не то что не забудет, а не знал ее вовсе. В лице его, кроме этого, было что-то дерзкое открытое, удалое. С одной стороны, тип этот походил на амбала, но с другой – на прокоцаного барахольщика. В темноте трудно было разобрать.
"Пахан!" – почему-то подумал Корейко.
– Хочешь классно выпить и классно закусить? – заранее улыбаясь, спросил пахан, обращаясь к новенькому.
Новенький был угрюм, бледен и сильно подавлен.
– Ну, допустим, хочу... – ответил он, пытаясь уйти из поля зрения пахана.
– Так вот, это будут твои похороны!
Залп, громкий залп визгливого смеха огласил всю камеру. На лице у Корейко, ко всему прочему, появилось тоскливое выражение.
– Эй, Пархатый, – медленно заговорил пахан голосом, полным ненависти и злобы, – обшманай-ка залетку!
– Этого? – противно щурясь, угодливо произнес Пархатый. – Его!
Пархатый подвалил к новенькому.
– А ну-ка, падла, напряги ноги! – то ли попросил, то ли приказал он.
Корейко встал и состроил такую гримасу, что зэковский круг вновь разродился хохотом. Пархатый под общий смех схватил его за руку, но залезть в карман к этой самой цацачке не успел: Корейко нанес мастерский боксерский удар, заставивший Пархатого занять неудобную позицию возле параши.
– Поганку мутить задумал! – отплевываясь, взвизгнул Пархатый. – Пахан, э то ж фуфло, а под цацачку косит.
– Пархатый!
Корейко залепил по вальтанутому лицу оглушительную плюху. – Червь! Умри этого хлюста рукопашного!
Духаристый длиннорукий Червь без суеты спрыгнул с нар.
Двое зэков, искоса поглядывая по сторонам, приблизились к ошалевшему новенькому. Завязалась драка. Корейко ребром ладони нанес Червю болезненный удар в плечо, Пархатого лягнул ногой по почкам и задел кулаком по красному носу. Но силы были неравные. В конце концов новенького скрутили. Червь и Пархатый подвели его к пахану.
– Ша! Не рыпаться! – спокойно скомандовал пахан. – Ты не на ринге... Хочешь послушать лязг железа о камень? – И в его опытных руках сверкнула пиковина. – На-ка, понюхай!
– Надзиратель! – глупо крикнул перепуганный Корейко.
– Тут беспределом занимаются!
– Ах ты, сволочь, хипиш поднимать?! – зеленея лицом, заскулил Червь.
– Фуфло, не толкай меня на мокруху! – медленно, стараясь не смотреть на новенького, ожесточился пахан. – Ну и масть же пошла...