Триумф Венеры. Знак семи звезд
Шрифт:
— Ты-то им на что?
— Гостиница, Иван Дмитриевич, известная: «Аркадия». Там порядочные женщины не бывают. Вроде как по моей части.
Прежде чем вкрадчиво, с нарочитой церемонностью профессионала, знающего себе цену, постучать в дверь высокого кабинета, Иван Дмитриевич спросил:
— Фамилию купца говорили?
Пока шли по коридору, догадка уже холодила душу, и когда прозвучала эта фамилия, он ничуть не удивился. ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА. Врата смерти? Распахнулись, пропустили Якова Семеновича и вновь закрылись.
Через
Вошли в вестибюль, хозяин возник — сюда извольте. Он указывал вверх, там ковровая дорожка, у основания ступеней прижатая надраенными медными прутьями, тянулась по лестнице, втягивалась в коридор второго этажа под лепным порталом, возле которого зеленели пальмы в кадках. Что-то бесстыдное чудилось в сочетании волосатых кургузых стволов с нежными стеблями. Над ними вьюн, плющ, какая-то ползучая южная дрянь с лианами. Кругом тихо. Вымерший, завоеванный джунглями дворец свергнутого магараджи, где в развалинах гаремов, у высохших фонтанов, с кошачьими воплями совокупляются обезьяны.
Иван Дмитриевич не знал, какую именно веру исповедовали магараджи и как у них обстояло дело с многоженством, но понять, что обстановка и назначение гостиницы не соответствуют ее названию, на это ему эрудиции хватило. В нем жило смутное представление об Аркадии как стране дубовых рощ и хрустальных источников, из которых нежные нимфы омывают ноги усталым путникам. Обитель тихого покоя, чистых нег, непритязательного пастушеского счастья.
В этой «Аркадии» веяло духом совсем иных наслаждений. Всюду фальшивое золото, алебастровая лепнина, драпировки из плюша, выдававшего себя за бархат. Роскошь была та еще, тем не менее Иван Дмитриевич отметил, что вряд ли сюда вольно захаживают всякие мокрохвостки с Апраксина рынка.
— Нет, брат, не по твоей части, — шепнул он Гайпелю.
— Не отсылайте меня! — взмолился тот. — Все буду делать, что вы скажете!
Гостиница была небольшая, в два этажа. Номеров на пятнадцать.
— Я даже пристава звать не стал, — пока поднимались по лестнице, говорил хозяин. — Сразу к вам, в сыскное. И вы уж сделайте милость, без шуму. Для моей репутации ничего хуже быть не может. Он уже определил в Иване Дмитриевиче старшего и, не переставая говорить, ловко вложил ему в руку пятирублевую бумажку, принятую спокойно, без благодарности и каких бы то ни было заверений или обещаний.
Остановились возле номера в дальнем конце коридора. Хозяин вставил в скважину ключ, но Иван Дмитриевич удержал его:
— Посмотреть успеем. Сперва я хотел бы вас послушать.
— Что ж, спрашивайте.
— Лучше сами расскажите по порядку.
— Не знаю, с чего и начать.
— Начните с конца, — предложил Иван Дмитриевич.
— Шутить изволите?
— Вовсе нет. Как вы обнаружили, что Куколев мертв?
— Горничная увидела.
— Когда?
— Утром. Ровно в девять.
— Что, сразу на часы поглядели?
—
— Не первый?
— И не второй, и не третий. И всегда, это у него накрепко заведено, с утра подается ему в номер яичко всмятку. Ровно к девяти, минута в минуту. Пить-то он пил, а опохмеляться — ни-ни. С утра ему яичко. Да еще не абы как сваренное. У меня и повар знает, что требуется, Яков Семенович его сам научил. Положить в холодную воду, на огонь, а как вода закипит, два раза прочесть «Отче наш» и сразу вынимать. Ни раньше, ни, упаси Бог, позже. Тогда аккурат что ему надо. Не то скорлупу вскроет, наморщится и скажет: «Частишь, негодяй? Аминь глотаешь?» Значит, кондиция не та, жидковато. Или наоборот…
— А покороче если? — спросил Иван Дмитриевич.
— Слушаюсь… Ну, сварили сегодня, положили на поднос, ложечку, рюмочку, салфеткой прикрыли. Он это яичко без соли съедал. Горничная понесла в номер. Ей тоже известно, чтобы к девяти часам, как из пушки. Часы пробили, она уже под дверями. Стучит, никто не открывает. Раньше-то никогда такого не было, чтобы в девять часов он спал. Она за мной, я — сюда. Дверь открыл своим ключом и… Дальше чего рассказывать! Сами увидите.
— Доктор был? — спросил Иван Дмитриевич.
— Так от вас уже приезжал, из сыскного. Мертв, говорит.
— Вайнгер ездил, — вставил Гайпель.
— Ага, — кивнул хозяин. — Его с постели подняли, пошел завтракать.
— Когда Яков Семенович заказал номер? Вчера?
— Позавчера. В субботу.
— А приехал вчера вечером?
— Да, часу в одиннадцатом.
— Один был?
— Одному-то и у себя дома хорошо выспаться можно, — сказал хозяин.
— Я спрашиваю, дама к нему после пришла, ждала его в номере, или они вместе приехали?
— Она вначале.
— Яков Семенович раньше с ней у вас бывал?
— Не могу сказать.
— Как так не можете?
— Я не видал, как она входила.
— А кто видал? Швейцар? Горничная?
— В чем и дело, что никто.
— Как это может быть?
— Ни одна душа, — виновато сказал хозяин.
— В таком случае, милейший, придется нам потолковать в другом месте.
— Пожалуйста, я хоть где то же самое скажу, хоть под присягой. Как наверх прошла, никто не заметил. Яков Семенович ключ от номера взял еще в субботу и, видать, ей передал. А как она исхитрилась мимо швейцара проскочить, тайна сия велика есть.
Был призван швейцар, но и он поклялся, что пассию Якова Семеновича не видел: с господами проходили дамочки, а чтобы одна, без кавалера, такого не было.
— А выходила-то одна?
Выяснилось, что и выходили все тоже с кавалерами.
— Никак в шапке-невидимке была, — сказал Гайпель.
— А с чего вы взяли, — обратился Иван Дмитриевич к хозяину, — что ночью Куколев был с женщиной?
— Горничная слышала ее голос.
Кликнули горничную, которая сказала, что да, где-то уже за полночь слышала в номере два голоса, мужской и женский.