Триумфальная арка
Шрифт:
— Перемирие! — проговорила какая-то женщина около Равика. — Моего мужа убили в последнюю войну. Теперь на очереди сын. Перемирие! Кто знает, что еще будет…
IV
Температурный лист над кроватью был пуст. Только имя, фамилия и адрес. Люсьенна Мартинэ. Бютт Шомон, улица Клавель.
Лицо девушки выделялось серым пятном на подушке. Накануне вечером ее оперировали. Равик осторожно выслушал сердце. Затем выпрямился.
— Лучше, —
— Хорошо! — сказал Вебер. — Поздравляю. Я ждал худшего. Пульс сто сорок, кровяное давление восемьдесят, кофеин, корамин… еще немного — и крышка!
Равик пожал плечами.
— Не с чем поздравлять. Просто она прибыла к нам раньше, чем та, с золотой цепочкой на ноге, помните? Только и всего.
Он укрыл девушку.
— Второй случай за неделю. Если и дальше так пойдет, ваша клиника станет очагом спасения девушек, которым делают неудачные аборты на Бютт Шомон. Ведь и первая пришла оттуда?
Вебер кивнул.
— Да, с той же улицы Клавель. Похоже, они знали друг друга и попали в руки одной и той же акушерки. И даже пришли примерно в одно и то же время, вечером. Хорошо еще, что я застал вас в отеле. Думал, вы уже ушли.
Равик посмотрел на него.
— Когда живешь в отеле, Вебер, то по вечерам обычно куда-нибудь уходишь. Сидеть одному в номере не очень-то весело. Особенно в ноябре.
— Представляю себе. Но зачем тогда жить в отеле?
— Удобно и ни к чему не обязывает. Живешь себе один и вместе с тем не один.
— И вам это нравится?
— Нравится.
— То же самое можно иметь и в другом месте. Например, если снять небольшую квартиру.
— Возможно.
Равик снова склонился над девушкой.
— Вы согласны со мной, Эжени? — спросил Вебер.
Операционная сестра взглянула на него.
— Мсье Равик никогда этого не сделает, — холодно сказала она.
— Доктор Равик, Эжени, — поправил Вебер. — В Германии он был главным хирургом крупной больницы. Занимал гораздо более высокое положение, чем я сейчас.
— Здесь… — начала было сестра, поправляя на носу очки.
Вебер замахал на нее руками.
— Ладно, ладно! Все это нам известно. У нас в стране не признают иностранных дипломов. Какой идиотизм! Но откуда вы знаете, что он не снимет квартиру?
— Мсье Равик — пропащий человек, он никогда не обзаведется собственным домом.
— То есть как? — изумленно спросил Вебер. — Что вы говорите?
— Для мсье Равика нет больше ничего святого. В этом все дело.
— Браво, — сказал Равик, — все еще склонившись над больной.
— Равик, вы слышали когда-нибудь что-либо подобное? — Вебер пристально посмотрел на Эжени.
— Спросите его самого, доктор Вебер.
Равик выпрямился.
— Вы
— Меня вам не обидеть. В вас нет ни капли веры. — Эжени энергично оправила халат на груди. — У меня же вера, слава Богу, есть!
Равик взял свое пальто.
— Вера легко ведет к фанатизму. Вот почему во имя религии пролито столько крови. — Он усмехнулся, не скрывая издевки. — Терпимость — дочь сомнения, Эжени. Ведь при всей вашей религиозности вы куда более враждебно относитесь ко мне, чем я, отпетый безбожник, к вам. Разве нет?
Вебер рассмеялся.
— Что, Эжени, досталось? Только не вздумайте отбиваться. Влетит еще больше!
— Мое достоинство женщины…
— Ладно, ладно! — прервал ее Вебер. — Никто его у вас не отнимает! Вот и сидите себе с ним. А мне пора. Есть дела в приемной. Пошли, Равик. До свидания, Эжени.
— До свидания, доктор Вебер.
— До свидания, сестра Эжени, — сказал Равик.
— До свидания, — вымолвила Эжени явно через силу и лишь после того, как Вебер обернулся и выразительно посмотрел на нее.
Приемная Вебера была забита мебелью стиля ампир — белой, золоченой и хрупкой. Над письменным столом висели фотографии его дома и сада. У стены стоял широкий шезлонг. Вебер спал в нем, когда оставался ночевать в клинике. Клиника принадлежала ему.
— Что будете пить, Равик? Коньяк или «дюбоннэ»?
— Кофе, если можно.
— Ну, конечно же, можно.
Вебер поставил на стол электрический кофейник и включил его. Потом повернулся к Равику.
— Вы не могли бы сегодня после обеда провести вместо меня врачебный осмотр в «Озирисе»?
— Разумеется.
— Вас это не затруднит?
— Нисколько. Я абсолютно свободен.
— Хорошо. Тогда мне не придется вторично приезжать в город. Покопаюсь в саду. Я попросил бы Фошона, но он в отпуске.
— Пустяки, — сказал Равик. — Ведь я уже не раз там работал.
— Это верно. Но все же…
— В наше время не существует никаких «все же». Во всяком случае, для меня.
— Да, форменный идиотизм! Такому мастеру своего дела запрещено работать открыто! Его вынуждают скрываться и оперировать подпольно.
— Ах, Вебер! Но ведь это же старая история. В таком положении все врачи, бежавшие из Германии.
— И все-таки! Какая нелепость! Вы делаете за Дюрана сложнейшие операции, а он делает себе имя вашими руками.
— Это лучше, чем если бы он оперировал сам. Вебер рассмеялся.