Триумфальная арка

Ремарк Эрих Мария

— В январе клиники не преподносят своим пациентам сирень. Скорее астры или что-нибудь в этом роде. К тому же откуда клинике известно, что из всех цветов я больше всего люблю сирень?

— Здесь известно все. Ведь вы пациент-ветеран, Кэт. — Равик встал. — А теперь мне надо идти. Около шести зайду снова, посмотрю вас.

— Равик…

— Да?..

Он обернулся. Вот оно, подумал он. Сейчас спросит…

Она протянула ему руку.

— Спасибо! Спасибо за цветы. Спасибо за внимание.

Мне всегда так спокойно с вами.

— Ну что вы, Кэт, что вы! О чем тут говорить… А теперь поспите еще, если можете. Почувствуете боль — зовите сестру. Я выпишу таблетки. После обеда зайду снова.

— Вебер, где коньяк?

— Неужели пришлось так трудно? Вот он. Эжени, дайте-ка рюмку.

Эжени нехотя достала рюмку.

— Откуда взялся этот наперсток? — запротестовал Вебер. — Дайте приличный стакан. Или постойте, вас все равно не дождешься… Я сам.

— Доктор Вебер, я просто не понимаю вас, — огрызнулась Эжени. — Стоит только прийти мсье Равику, и вы…

— Хорошо, хорошо, — прервал ее Вебер и налил в стакан коньяку. — Пейте, Равик… Как мадам Хэгстрем?

— Ни о чем не спрашивает. Всему верит на слово.

Вебер торжествующе взглянул на него.

— Видите! А я что говорил?

Равик выпил коньяку.

— Вебер, случалось ли вам хоть раз получать благодарность от пациентов, которым вы ничем не смогли помочь?

— Еще бы. И не один раз.

— И они верили вам во всем?

— Разумеется.

— А вы что при этом чувствовали?

— Облегчение, — все более изумляясь, ответил Вебер. — Большое облегчение.

— А мне от этого жить тошно. Будто я обманул кого-то.

Вебер рассмеялся и отставил бутылку в сторону.

— Да, тошно… — повторил Равик.

— Впервые я обнаруживаю в вас нечто человеческое, — сказала Эжени. — Если, конечно, не обращать внимания на вашу манеру выражаться.

— Вы здесь не для того, чтобы делать открытия, Эжени. Вы больничная сестра, о чем вы часто забываете! — оборвал ее Вебер. — Итак, все в порядке, Равик?

— Да, пока, во всяком случае.

— Отлично. Сегодня утром она сказала сестре, что, как только выздоровеет, отправится в Италию. Вот мы и избавимся от нее. — Вебер с удовлетворением потер руки. — А там пусть ею занимаются итальянские врачи. Не люблю, когда у меня в клинике кто-нибудь умирает. Это всегда подрывает реноме.

Равик позвонил у входа в квартиру акушерки. Ждать пришлось довольно долго. Наконец ему открыл мужчина с лицом, густо заросшим черной щетиной. Увидев Равика, он придержал дверь.

— Вам чего? — пробурчал он.

— Я хотел бы поговорить с мадам Буше.

— Она занята.

— Не важно. Могу подождать.

Небритый

человек хотел было закрыть дверь.

— Если нельзя подождать, согласен через четверть часа зайти снова, — сказал Равик. — Но уже не один, а с неким лицом, которое она примет при любых обстоятельствах.

Небритый злобно уставился на него.

— Что это значит? Что вам надо?

— Я уже сказал. Хочу поговорить с мадам Буше. Человек задумался.

— Подождите, — сказал он и захлопнул дверь. Равик оглядел обшарпанную, выкрашенную коричневой краской дверь, жестяной ящик для писем и круглую эмалированную табличку с фамилией. Сколько горя и страха прошло через эту дверь! И все из-за нескольких бессмысленных законов, вынуждавших женщин обращаться не к врачам, а к коновалам. Разве благодаря этим законам удалось сохранить хоть одного ребенка? Женщина, не желающая рожать, всегда находит способ обойти закон. А что в конце концов получается? Тысячи женщин ежедневно губят свое здоровье. Дверь снова отворилась.

— Вы из полиции? — спросил небритый.

— Если бы я служил в полиции, то не стал бы так долго дожидаться за дверью.

— Проходите.

Небритый провел Равика по темному коридору в комнату, до отказа заставленную мебелью. Плюшевый диван, несколько позолоченных стульев, поддельный обюссонский ковер, декоративные шкафчики орехового дерева, на стенах эстампы в пасторальном стиле. Перед окном на металлической подставке клетка с канарейкой. Повсюду, где только было место, виднелись фарфоровые статуэтки и посуда.

Появилась мадам Буше. Ее непомерно толстое тело облегало кимоно отнюдь не первой свежести. Не женщина — чудовище. Но лицо ее было гладким и даже миловидным, если бы не беспокойно бегавшие глаза.

— Что вам угодно, мсье? — деловито спросила она.

Равик встал.

— Я пришел от Люсьенны Мартинэ. Вы сделали ей аборт.

— Чушь! — сразу же ответила женщина. Она держалась совершенно спокойно.

— Не знаю я никакой Люсьенны Мартинэ и не делаю никаких абортов. Видимо, вы ошиблись или были введены в заблуждение.

Казалось, она считает вопрос исчерпанным и вот-вот уйдет. Но она не уходила. Равик ждал. Она снова обернулась к нему.

— У вас еще что-нибудь? — спросила Буше.

— Аборт оказался неудачным. У девушки было тяжелое кровотечение, она едва не умерла. Пришлось сделать операцию. Я оперировал ее.

— Ложь! — внезапно зашипела Буше. — Все ложь! Подлюги проклятые. Сами черт знает что себе делают, а потом норовят еще и других втянуть. Я ей покажу! Проклятые подлюги! Мой адвокат все уладит. Меня здесь все знают, я всегда аккуратно плачу налоги. Хотелось бы посмотреть, как эта наглая тварь, эта потаскушка…