Троцкий и заговор в Красной Ставке
Шрифт:
17) 16 октября 1918 года закончено формирование (согласно инструкции Л.Д. Троцкого и Вацетиса) единственных в Европе курсов (секретных) разведки и военного контроля. Это было моим детищем; все продумано было до мелочей; весь опыт мировой и гражданской войн был использован для курсов. Приглашен тов. Кавтарадзе. Лично мною проверен и написан ряд руководств. Что теперь делается, не знаю, но ни одного предателя первый выпуск (мой, потом я был арестован) не дал.
<…> 19) Лично тт. Ленин, Свердлов, Троцкий, Склянский, Чичерин и Карахан ежедневно и еженедельно получали ничем не приукрашенную, в сжатом виде, честную, правдивую, верную, в отделанных по чеканки словах сводку о военно-политической жизни сначала (июнь и половина июля) в отрядиках, а потом полков, затем о целых войсковых соединениях Красной армии, о ходе формирований, реорганизации и сводки докладов с мест. В этих работах помогал мне лично сам т. Аралов и дополнял иногда их Л.М. Карахан. Было доверие, была и целесообразная работа.
20) Все маневры, тактические занятия, план военного обучения, артиллерийские стрельбы Московского окружного комиссариата и рабочих полков прошел (по просьбе Н.И. Муралова) под моим непосредственным наблюдением [724] . А я ведь не обязан был это делать, и никто мне за это не платил (это ведь было в праздники —
724
См. материалы: РГВА. Ф. 1. Оп. 3. Д. 6.
Товарищ Дзержинский, не хватило бы бумаги и времени описать все, что сделано Оперодом и его начальником штаба. Мы не издавали описания своей работы, не афишировали ее ни в одну из годовщин, ибо работали идейно, честно, в сознании необходимости нашей напряженной работы. И я пишу эту краткую выдержку (вынужденный в целях самообороны) из моей личной колоссальной работы лишь для того, чтобы дать Вам маленькую картину нашей трудовой жизни и того, как мне за нее отплачено. Число часов моей суточной работы были 17–19: я приходил в 9 часов утра, уходил в 2–3 часа ночи, усталый всегда, либо подвозимый тов. Араловым, либо вместе с тов. Павулан. Вся моя жизнь, каждая ее подробность проходила на глазах и совместно с тов. Араловым, Павулан, Ипполитовым, Гиршфельдом и другими коммунистами. Я докладываю, что много, много мною сделано полезного; я никогда не подчеркивал этого и не выдвигался, скромно уступая другим ставить свой штемпель на моей работе (ибо не честолюбив и не корыстен); я отказывался упорно и настойчиво от Регистрационного управления Полевого штаба РВСР и формирования его, прямо докладывая, что даже в мирных условиях эта должность опасна и требует огромного гражданского мужества и выдержки, я не выставлял напоказ своей работы (может быть, это и плохо), но 10 месяцев (ныне 16 месяцев) одиночной тюрьмы по оговору шантажистки заставили обратиться к Вам и напомнить о себе.
<…> Сравните даже то, что я скромно перечислил с теми инсинуациями и сплетнями (основанными на личных мотивах), недоказанным подозрением в пособничестве шпионажу, чтобы увидеть, как несправедливо, исключительно жестоко отношение ко мне представителей той партии (коммунистов), с коей я кровно связан всей своей огромной созидательной работою по созданию, формированию и закреплению мощи Красной армии. Но даже, если допустим, что оговор Троицкой правилен (хотя это противоестественно и нелогично: человек не может раздваиваться), то и тогда я все давно искупил и своей работою, и жестоким заключением со всеми последствиями для зрения и здоровья. Ошибки всегда могут быть, а особенно в тех ужасных условиях, в коих протекала работа Оперод Наркомвоен (без штата и масса мелких служащих авантюристов и «редиски», мечтавших о крупных должностях и делах). Уже в июле 1918 г., разгоняя этих «лиц» и докладывая тов. Троцкому о необходимости создать штат Оперода, не выходя из рамок лишь необходимого, я говорил, что мы (Аралов и я) пока целы, ибо наша работа дает только успех: при первой же ошибке первой же жертвой буду я, как военспец, а остальные все стушуются, став за спину партии.
И все же из-за болтовни только одной служащей-шантажистки, задержанной, к тому же, на службе по мягкости тов. Аралова и доброте гражданина Костяева (и притом в Полевом штабе, а не в Регистрационном управлении), — я 10 месяцев (ныне 16 месяцев) сижу в одиночном заключении, не зная даже результата дела и срока. Чтобы было бы со мной, если бы все уволенные мною из Оперода поочередно писали бы доносы?
Посему я и обращаюсь к Вам, как к руководителю ВЧК и одному из старших руководителей партии, с просьбою: 1) восстановить справедливость и освободить меня;
2) если же задеты чьи-либо личные мотивы и самолюбие (хотя я был очень далек от мысли кому-нибудь во всю свою жизнь нанести обиду или лично сделать зло), то амнистировать меня, освободить и дать мне закончить свою жизнь работой в военно-учебной или другой по выбору Вашему или тов. Троцкого области Красной армии, а не медленно погибать в полуголодном и болезненном состоянии одиночного тюремного заключения (мышечный ревматизм, осложнённые убийственным холодом и контузией в спинной хребет на войне).
Г.И. Теодори, 30 декабря 1919 года
Камера МОК Бутырской тюрьмы
Эта просьба — заявление, посланное 30 декабря 1919 года из Бутырской тюрьмы, очевидно, к тов. Дзержинскому не дошла, ибо на нее не последовало никакого ответа. Вновь переписана и приложена к заявлению к тов. Вадиму 25 июня 1920 г.
Г.И. Теодори
РГВА. Ф. 33221. Оп. 2. Д. 216. Л. 8—11 об. Автограф черными чернилами.
РГВА. Ф. 33221. Оп. 2. Д. 216. Л. 1–7. Машинописный экз.
Глава 6
«Никогда еще шаги и намерения не были известны противнику с такой детальностью, как теперь — при новой Ставке»:
Реакция Троцкого и Реввоенсовет Республики
Возможно, рядовые члены партии и сочли достаточно убедительным напечатанное «Правдой» разъяснение И.Т. Смилги, но председателя РВСР оно явно не удовлетворило. Версия И. Дойчера, а вслед за ним и авторов «Империи ГРУ», что «заговор в Полевом штабе» повлек за собой новой этап внутрипартийной борьбы [725] , нуждается в уточнении. Итак, Главкома арестовали 8 июля, а состав РВСР был изменен 3-го. В этом контексте версия, что «заговор в Полевом штабе» сыграл на руку Сталину, который смог «выбить из-под Троцкого» ряд его креатур и включить в состав Реввоенсовета Республики преданных себе людей, звучит неубедительно. Однако определенная связь прослеживается. Логично предположить, что аресты в Красной Ставке стали не причиной, а следствием нанесения удара по военному престолу Троцкого — Реввоенсовету Республики. 6 июля 1919 г. член РВСР и РВС Южного фронта А.И. Акулова просил В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого об освобождении от ответственной военной работы [726] . Просьба была уважена частично: 8 июля Акулова освободили от членства в Реввоенсовете Республики, но оставили членом РВС Южного фронта вплоть до августа 1919 г. Лишь в сентябре просьба А.И. Акулова была удовлетворена в полном объеме, правда, с оттенком издевки: он стал начальником 43-й стрелковой дивизии… Южного фронта [727] . 13 июля 1919 г. последовал новый удар по главе военного ведомства: решения, принятые сокращенным составом Реввоенсовета Республики (Склянский, ставленник Ленина Гусев и ставленник Гусева Каменев), было постановлено считать решениями РВСР [728] . На этом заседании РВСР (сторонников Троцкого было меньшинство — 1 против 3; кроме того, присутствовал Рыков)
725
Колпакиди А., Прохоров Д. Указ. соч. С. 86.
726
РГАСПИ. Ф. 5. Oп. 1. Д. 1237. Л. 1.
727
Реввоенсовет Республики. Протоколы. Т. 1. С. 618, 638.
728
Там же. С. 256.
729
Там же. С. 258–259.
730
Там же. С. 603.
731
С поправкой — по разным делам (Тинченко Я.Ю. Указ. Соч. С. 68 и сл.).
Только 25 июля, получив требование Дзержинского об аресте двух очередных «заговорщиков» (генштабистов Г.Я. Кутырева и Н.А. Семашко), Троцкий, не удостоив председателя ВЧК личным ответом, передал Склянскому для ЦК: «Принимая во внимание ряд произвольных арестов, которые несут жесткую дезорганизацию, только по прямому постановлению Цека». Склянский направил телеграмму Троцкого Ленину, Стасовой и Смилге [732] . 6 августа 1919 г. Полит- и Оргбюро на совместном заседании рассмотрело вопрос об аресте Г.Я. Кутырева, по итогам чего приняло решение «запросить Павлуновского» [733] . А 15 августа Троцкий выразил в телеграмме «крайнее сожаление» по поводу состоявшегося-таки неправомерного ареста Кутырева и Семашко из 12-й армии («безобразия») [734] . Как следует из приказа по Полевому штабу, Г.Я. Кутырев 16 августа отправился в 12-й армию [735] , руководить штабом которой его назначили. Вероятно, требования Троцкого на этот раз не были проигнорированы. Чекисты разошлись настолько, что заместителя председателя Особого отдела ВЧК И.П. Павлуновского 14 августа 1919 г. Троцкий, узнав о замыслах очередных арестов (на этот раз командира бригады Афонского), назвал «человеком психически неустойчивым», которому «невозможно» «выдавать… заслуженных работников на основе его подозрений». Председатель РВСР предложил Политбюро ЦК телеграммой заменить руководителя ОО ВЧК на «ответственное лицо, внушающее доверие к способности разобраться в деле и в людях» [736] . Обвинение Афонского было основано на фабрикации 4-месячной давности «удостоверений с подложными печатями». 15 августа об этом доложил Троцкому Склянский. Троцкий 18 августа ответил, что вопрос должен решить Склянский по сношению с ОО ВЧК [737] . Вероятно, Эфраим Маркович не смог договориться с Павлуновским, хотя расчет на это у руководства военного ведомства, безусловно, был: 16 августа уже было подписано П.П. Лебедевым, К.Х. Данишевским и начальником Административно-учетного управления генштабистом А.Н. Виноградовым предписание «Генерального штаба товарищу Г.Я. Кутыреву… с получением сего отправиться к месту прежней службы» [738] . В тот же день Политбюро, рассмотрев телеграмму Троцкого, отказало в освобождении Афонского: «Из представленных Особым отделом документов выяснилось, что Афонский привлекается Ревтрибуналом 6-й армии и что против него имеются весьма серьезные обвинения». К сложившейся ситуации Политбюро отнеслось со всей серьезностью: «Постановлено поручить разбор этого дела комиссии в составе: тт. Раковского, Пятакова и Петерса. ЦК придает этому делу особое значение в виду серьезности улик, просит срочно рассмотреть дело и представить на заключение в ЦК» [739] . Относительно Павлуновского «ЦК находит, что никаких данных для присоединения к мнению Троцкого нет». Вероятно, решающую роль сыграл присутствовавший на заседании Феликс Дзержинский: военное ведомство представлял Эфраим Склянский, не имевший в партии никакого веса [740] . Да и член Коллегии ВЧК Петерс — известный палач — должен был отстаивать позиции Павлуновского. По сути решение Политбюро представляло собой негласную легализацию политики Особого отдела по терроризированию сотрудников ведомства Троцкого.
732
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 109. Д. 14. Л. 130.
733
Там же. Оп. 3. Д. 18. Л. 2.
734
РГВА. Ф. 33987. Оп. 2. Д. 32. Л. 153.
735
Там же. Ф. 6. Oп. 1. Д. 36. Л. 391.
736
Там же. Ф. 33987. Оп. 2. Д. 32. Л. 318.
737
Там же. Л. 330.
738
Там же. Ф. 6. Оп. 5. Д. 70. Л. 310.
739
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 21. Л. 1. Сохранена пунктуация подлинника.
740
Там же. Л. 2. На заседании присутствовали Ленин, Дзержинский, Калинин, Каменев, Белобородов, Стасова, Петерс, Склянский, Чичерин.
Осенью 1919 г. СНК спровоцировал РВСР на отстаивание прав Полевого штаба. Как известно, партийные работники отнюдь не разделяли необходимости материального обеспечения служащих «Красной Ставки», равного красноармейцам на фронте. 25 июля Совнарком отменил свое постановление от 30 сентября 1918 г., предоставлявшее красноармейский паек сотрудникам ПШ. 13 октября СНК внял ходатайству военного ведомства и отменил свое решение [741] . Фактически все партийные работники, знакомые с постановлением СНК, должны были понять, как Троцкий печется в своей «Черно-белой Ставке».
741
РГВА. Ф. 6. Oп. 1. Д. 36. Л. 474 об. — 475.