Трое и сын

Гольдберг Исаак Григорьевич

— Уходи! Довольно! Мне надоело! Уходи!

— Ох, огонь! — попытался пошутить Николай и отдал Вовку матери. — Шипишь зря. Я ведь по-хорошему.

— Не надо! Уходи!..

13.

Александр Евгеньевич после встречи с Николаем у Марии не приходил к ней дня три. Эти дни Мария была в тревоге. Она сама не понимала, что ее тревожит: посещение ли Николая, который ушел от нее с твердым намерением наведываться к сыну, или же отсутствие Солодуха. Но когда Александр Евгеньевич

наконец, появился, Марии поняла, что именно его эти дни ей нехватало. Она вспыхнула, обожглась радостью, застыдилась.

Солодух был не по-обычному сдержан. Он приступил к работе, углубился в учебник, в тетрадки Марии, избегая посторонних разговоров. Но не выдержал, отодвинул от себя тетрадки и, поглядев на Марию в упор, сказал:

— Он вам дорог, этот тогдашний гость?

— Конечно, нет! — торопливо ответила Мария, сама сразу же изумившись этой своей торопливости. — Мне тягостно его посещение...

— Он отец ребенка. Он предъявляет права на него... Все-таки он отец.

— Мне он чужой... И Вовка может обойтись без него...

Солодух внимательно вгляделся в Марию.

— Простите меня, Маруся, простите. Я мешаюсь не в свое дело. Но это все оттого, что я привязался и к вам и к Вовке. Вовка такой бедовый парень! Я люблю ребятишек, крикунов этаких. Мне бы все хотелось быть ближе к нему... Я тогда ушел от вас с каким-то огорчением. Показалось мне, что я очутился в ту минуту лишним. Несколько дней ходил с этой мыслью. И теперь она меня мучает, мешает мне. Скажите прямо, Маруся, не могли бы вы стать моей женою?

Вопрос прозвучал для Марии неожиданно, ошеломляюще. У Марии покраснели щеки, уши, уголок выглядывающей из-под кофточки груди. Она испуганно взглянула на Александра Евгеньевича и тотчас же опустила глаза. Ей захотелось убежать от него, спрятаться. Но убежать некуда было, да и не было сил: томящая слабость охватила ее, голова слегка закружилась. Она беспомощно прошептала:

— Не надо... не надо.

— Почему не надо? — наклонился к ней Солодух. — Почему? Если вы хоть чуточку любите меня, так все хорошо! Я и вас и Вовку полюбил. Крепко!.. Ну, Маруся?

— Я не знаю, Александр Евгеньевич... Я боюсь.

— Эка, какие пустяки! — широко улыбнулся Солодух и ласково положил руку на плечо Марии. — Чего ж тут бояться!

— Не знаю... боюсь.

— Не стоит быть такой пугливой. Да и пугаться нечего! — Пошутил Солодух. — Человек предлагает руку и сердце, как говорится!

Но шутка не дошла до Марии. Пряча глаза от Александра Евгеньевича, она не могла взять себя в руки, не могла стать спокойной, улыбнуться. У Александра Евгеньевича на лбу пролегли складки. Сдержанная горечь покривила его губы.

— Значит, я не люб вам, Мария! — утвердительно сказал он. — Ну, так бы вы прямо и говорили. Конечно! Я не буду надоедать вам. Слышите! Не буду.

Но Мария еще ниже опустила голову, еще ярче зажглись румянцем ее щеки, шея и грудь.

Солодух поднялся со стула и отошел

в сторону.

— Я человек простой, без всяких хитростей, — глухо заговорил он. — Может быть, я не так чего-нибудь понимаю... Повстречался я с вами, увидел вас, вашу жизнь, обиду вашу почувствовал. Стало мне жалко и досадно, что вы так близко принимаете к сердцу то, что с вами случилось. Понял я, что не стоит вас тот Вовкин отец. Ну и... Конечно, не сообразил я одного: закваска у меня рабочая, тонкости, может быть, какой-то во мне нету, а вы устроены по-иному. Не сообразил, да и полез. Понимаю, моя это оплошность. Ну, обещаю, что больше надоедать не стану. Давайте руку!

Он подошел к Марии и протянул ей руку. Мария всхлипнула и, внезапно схватив ее обеими руками, припала к широкой ладони Солодуха пылающей щекою.

— Ох, девчоночка моя светлая! — просиял Александр Евгеньевич и нежно привлек Марию к себе. — Маленькая какая! Милая.

14.

Должно бы быть все таким ясным и простым. Было у Марии в сердце горячее чувство к Солодуху. Была тихая нежность, влекло к нему. Увидела, поняла она, что и он, действительно, тянется к ней, любит ее. И все-таки... Томило ее что-то неосознанное, как далекая, нарастающая боль, как предчувствие, предтеча боли. Томило и не давало покоя.

В тот день, когда Александр Евгеньевич, не выдержав, оказал ей о своем чувстве, она долго после его ухода бродила по комнатке смятенная и словно пришибленная. Вовка тянулся к ней, Вовка требовал ее ласки, но она не подходила к нему, и плач его не трогал ее. Она вся ушла в свои смутные думы, вся сжалась в комочек, вся притаилась. И не было у нее ясности, не было в ней радости.

Пришла Валентина шумная, оживленная. Откуда-то дозналась она о том, что произошло. Схватила Марию за плечи, закружила по комнате.

— Ну, я так и знала! Иначе и быть не могло!.. Когда вы съезжаетесь вместе? Не тяни ты только, Мурка!

Мария вырвалась из ее рук и исподлобья, почти неприязненно поглядела на нее.

— Не знаю... Может быть, ничего и не будет.

— Мурка! — покачала головою подруга. — Мурка, не мудри! Парень-то какой! Прямо на-ять! Ты и не смей дурачиться! Ведь любишь его! Это по всему видно! Из вас замечательная пара выйдет. Не успеете оглянуться, как второго Вовку дождетесь, а то девчушку курносенькую!

— Не будет! Не будет этого! — испуганно крикнула Мария.

— Ах, и волынщица ты! — оборвала ее Валентина. — Сама не знаешь, что тебе надо. Ты подумала бы о Вовке, если о себе не заботишься. Солодух для Вовки будет прекрасным отцом!

— Отцом! — вспылила Мария, глядя на Валентину в упор. — Вовка будет ему чужим! Вовка станет для него лишним. Я это чувствую, я это понимаю... Ты думаешь, что я уже совсем такая бестолковая! Нет. У меня чутье есть. Я мать. Он с Вовкой кровью не связан. А это — огромное, кровь, родная кровь...