Трое и весна
Шрифт:
Поднимаюсь на кровати, тру глаза. Смысл сказанного мальчиком не сразу дошёл до меня. А когда понял, порывисто соскочил на пол.
— Что-что? Почему нам нужно бежать? Бандиты близко?
Мальчик потупился, помолчал. Потом, повернувшись к иконам, что-то зашептал. Я, напрягая слух, ловлю:
— …Господи, не говорите отцу Парфентию, что я рассказал, простите меня…
— Ну-ну, — тороплю Емельяна, — что случилось?
— Да… отец Парфентий… не ходил к самооборонцам… — Посмотрел на меня и голосом, полным отчаяния: — Он за ригой постоял — я подсмотрел — и вернулся. А теперь
Вот патлатый, будь ты проклят! Сколько времени потеряли из-за него!
— Давно ушёл?
— Да… давненько. Как только все уснули. Он хотел автомат вытащить у дядьки, который шофёр, но он не дал.
— Как это — хотел вытащить? — не поверил я.
— Силой — как же ещё! А дядька вцепился, даже ногами задрыгал. Он, дядя, не к оборонцам пошёл, я так думаю, а к тем, что в лесу, которые не ваши.
— К бандеровцы, — понял я и с меня точно ветром сдуло сон.
Так вот какой «прогрессивный» этот слуга божий! А я уши развесил, слушал его болтовню. Притупил мою бдительность, Иуда, рюмкой и колбасой да медоточивыми разговорами. Чувствовал же: с двойным дном человек. И Емельян взглядом предупреждал. Удивительно, что поп не перестрелял нас. Уж не мальчишка ли помешал ему? А может, боялся, что на выстрелы прибегут оборонцы?
Долго бужу своих товарищей. Последним с трудом растолкал Андрея. Взгляд у него мутный, тяжёлый. Услышав о коварстве попа, стал зло ругаться, скрежеща зубами:
— Гад, видно, сонного зелья нам подсыпал!
— Уезжать немедленно отсюда, немедленно! — торопит нас шофёр.
— Не горячись, — охлаждает его Каратеев. — Сперва сходи на улицу, погляди, что там делается.
Шофёр выбежал из хаты, дёрнул наружную дверь, потом сильно постучал в неё.
Вернулся со сжатыми кулаками.
— Запер нас, сволочь, снаружи.
— А как же ты сюда пробрался?
— Через форточку, как кот, проскользнул. — Мальчишка улыбается, довольный своей находчивостью. — Заранее оставил крючок открытым. Я иногда так делаю, когда голоден. Залезу, стяну что-нибудь со стола, перекрещусь богам — они меня знают, жалеют, ни разу не покарали и не выдали — и ходу во двор, к риге. Сейчас тоже так: открыл ставни и залез в хату через форточку.
— Эх ты, сирота несчастный, — прижимаю его к себе. И мальчишка доверчиво льнёт ко мне худеньким, как у воробья, телом. — Скоро, вот увидишь, очень скоро кончится твоя рабская жизнь. Знаешь что? — говорю вдруг. — Заберу я после войны тебя к себе, у меня есть сын Володя, будешь жить у нас, вместе в школу будете ходить…
В самом деле, почему бы не взять этого мальчишку? Может, Надя и поворчит немного, потом полюбит сиротку, жена у меня добрая.
Емеля молчит, ещё крепче прижимается ко мне.
— Ваня, кончай разговоры, — обрывает Каратеев. — Давай из хаты выбираться, пока не поздно.
Ну, это не проблема. Я подошёл к окнам — не открываются, толкнул раму. Крепка, чертовка! Ничего, высадим!
— Дядя, не нужно! — бросился ко мне Емельян, схватил за руку. — Знаете, что мне от попа будет? Лучше я выберусь через форточку и сверну на двери замок ломиком. Меньше будет урон. Не нужно окна бить в такой холод.
И вот мы во дворе. Остро пахнет весной, хотя
— Что будем делать? — в который раз за ночь спрашиваю своих товарищей, — Обстановка усложнилась. Теперь бандеровцы не будут наугад блуждать по селу, поп выведет их прямо на нас.
И почти враждебно смотрю на машину, что неподвижно стоит на улице. Не было бы её, мы, как говорится, взяли бы ноги в руки — и на просёлок. Подождали бы в кустах попутки и быстро забыли бы о бандитах. Вот только о попе надо бы предупредить самооборонцев.
И, не ожидая ответа, приказываю:
— Немедленно отправляемся искать самооборонцев. Дадим бандитам бой вместе с ними. Другого выхода не вижу. Только нужно собрать самооборонцев тихо и быстро, а то глядишь, притаился где-нибудь недалеко этот бандитский приспешник, предупредит гадов, нападут на нас внезапно, откуда и ждать не будем.
— Знали бы мы, где оборонцы живут, — хмуро бросает Андрей. — Село большое, за всю ночь не обойдёшь. Придётся стучаться наугад, спрашивать. Думаешь, так сразу и скажут?
— Почему наугад? — подаёт тоненький голосок Емеля. — Я, дядя, знаю одного. Поп о нем вспоминал недавно… зло вспоминал.
— Вот это другое дело! — повеселел Прокопчук. — Так веди скорее к его хате.
Мальчишка переступает с ноги на ногу, шмыгает носом, мнётся. Андрей нагибается к нему:
— Ты чего стушевался? Боишься, что, поп накажет? Не бойся, теперь крышка ему. Впрочем, ладно, схожу один. Покажи-ка его хату!
— Вон, — протягивает руку Емеля, — видите, журавль возле неё. Дядьку Маркияном зовут. Поздоровайтесь, когда откликнется, скажите, что вы советский солдат, и он откроет.
Андрей торопливо уходит. А Емельян дёргает нас за рукава:
— Пойдёмте в ригу. Там спрячемся, пока самооборонцы не соберутся сюда.
Я на минутку оглядываюсь. И верно, негоже торчать посреди двора. И в хату возвращаться не стоит: бандиты сразу к ней бросятся, они думают, что мы спим там беспробудно. А то ещё ударят из автоматов по окнам. Эх, было бы у нас побольше оружия, мы бы их встретили!.. Идём к риге, виднеющейся в огороде.
Здесь темно, хоть глаз выколи, и почему-то холоднее, чем на улице. Пахнет душистым сеном и горьковатой соломой. Емельян ведёт нас в угол. Глаза привыкают к темноте. Шелестит солома под ногами. Останавливаемся, ложимся на дерюжину. Прямо перед моими глазами — заметная щель в стене из ивовых прутьев.
— Это я проделал, — шепчет Емеля. — Я здесь сплю. Как услышу утром шаги отца Парфентию, сразу смотрю в щель, в каком он настроении. Если очень злой, руками размахивает, быстро прячу вилы и грабли — может покалечить.
— Как же тебя угораздило к такому живодёру попасть? — спрашиваю с сочувствием. — Неужели у тебя в селе никакой родни не осталось?
Емельян долго молчит, шуршит соломой, устраиваясь поудобнее.
— Я не из этого села… — подаёт наконец голос. — Я из того хутора, знаете, как вдоль Чёрного леса идти, а потом мимо Белого болота, так наш хутор как раз за тем болотом.