Трое из навигацкой школы
Шрифт:
Но не все студенты разъехались по домам. Кого задержали за провинность, кого забыли родители и не выслали денег на дорогу, а некоторым было просто некуда ехать. Оставшихся в Москве школяров, чтобы не шатались без дела, сторож Василий Шорохов приспособил чинить поломанный школьный реквизит.
Столярная мастерская расположилась во дворе в тени тополей. Колченогие столы, разломанные лавки и стулья были свалены в гигантскую кучу, словно не для починки, а для невиданного аутодафе скорбных останков навигацкой школы. Между деревьев были натянуты в
Когда Никита пришел на школьный двор, Шорохов, сидя на корточках, варил на костре клей.
— Здравствуй, Василий. Скажи, Котов появился?
— Котова вашего мыши с кашей съели, — ответил Шорохов, не оборачиваясь.
— А Фома Лукич где?
— Придет сейчас, обождите.
Шорохов поднялся, вытащил из кучи поломанной мебели кресло и поставил его перед Никитой, не то предлагая сесть, не то приглашая заняться починкой.
— Какова пробоина, а? — задумчиво сказал он, стараясь запихнуть под гнилую обшивку сиденья торчащие во все стороны пружины. А, черт с ним! — И сторож, схватив кресло за ножку, с размаху бросил его в общую кучу. К ногам Никиты из недр хлама выкатился помятый глобус.
— Черт с ним! — весело повторил Никита и ударил по глобусу ногой. — Василий, дай-ка я твой портрет нарисую.
— Не велика персона. А рисовать, как бомбардир русского флота клей варит, это, прости господи, срам.
— Я потом пушку пририсую. Стань у тополя. Ну, пожалуйста. «Хороша фигура, — думал Никита, быстро водя углем по бумаге. — Пушку надо справа пририсовать. А из тополя сделаем фокмачту…»
Кончить портрет Никите не удалось, потому что во дворе появился Фома Лукич, и сторож, смущенный, что его застали за таким странным занятием, как позирование, повернулся к живописцу спиной.
— Как поживаете, батюшка князь? — писарь непритворно был рад видеть Никиту.
— Благодарствую. Поговорить надо, Фома Лукич.
— Пойдемте ко мне.
В библиотеке было прохладно и тихо, как в церкви. Одинокая оса билась в стекло. Никита привычно пробежал глазами по золоченым корешкам книг, и тоска сжала его сердце: «А ведь я сюда не вернусь, — подумал он. — Уеду и не вернусь».
— Какие новости, Фома Лукич? Был ли где пожар?
— Как не быть? Каждый день горит.
— А ловят ли разбойников?
— Как не ловить? На святой Руси да не бывать разбойникам! — Писарь нагнулся к уху Никиты, и, прикрыв ладонью рот, прошептал скороговоркой: — От Котова письмо пришло.
— Да ну? — удивился Никита.
— Оч-чень странное письмо. Не знаю, что и думать. Не арестовали ли вашего штык-юнкера?
— За что его можно арестовать?
— А заговор? Государыню хотели отравить.
— Одумайся, Фома Лукич. Котов-то здесь при чем?
— Штык-юнкер человек темный. Мне его осведомленность во всех делах всегда была подозрительна.
— А что? — насторожился Никита. — Был и второй, кто написал донос на Алешку?
— Нет. Замяли дело. Про вашего друга вспомнят только осенью.
— Слава богу. А что написал Котов в своем письме?
— Отставки просит по болезни. Но письмо писал не он. Я его руку хорошо изучил. Да и стиль чужой.
— Откуда письмо?
— Неизвестно. Писано в дороге, такие конверты и бумагу дают обыкновенно на постоялых дворах.
— Так почему ж ты все-таки решил, что Котов арестован?
— Насмотрелся я, батюшка, за свою жизнь. Был человек, и не стало человека — значит, либо умер, либо арестован.
— Я по нему тужить не буду. Дали ему отставку?
— Дали, — кивнул головой писарь. — Но все это мне очень не нравится.
— Скоро я уеду, Фома Лукич. Запиши мой адрес в Петербурге. Если что узнаешь нового — сообщи.
На пороге своего дома Никита встретил теткиного кривого лакея. Сапоги он сменил на белые чулки и туфли с пряжками. Франт, да и только! В руке он сжимал пузырек со снадобьем и вид имел таинственный. Никита давно заметил, что все клиенты выходят от Гаврилы с таким же таинственным выражением лица, словно только что запродали душу дьяволу и теперь прикидывают — не продешевили ли.
Лакей поклонился, не подобострастно, а как-то даже изящно, и сообщил, что княгиня Ирина Ильинична сегодня в духе, всех принимает и со всеми любезна, и коли видеть тетушку надобность у Никиты не отпала, то лучшего дня, чем сегодняшний, придумать трудно. И Никита опять пошел к тетке.
Дом Ирины Ильиничны, словно отображая настроение своей хозяйки, был на этот раз тих и благопристоен, ни криков, ни ругани. Черного пса куда-то убрали, в цветнике возился садовник с кривыми ножницами. Уже знакомый лакей сразу провел Никиту в гостиную и напоследок шепнул:
— Спасибо за лекарство, барин.
Гостиная, большая продолговатая комната на пять окон, носила отпечаток если не скудости средств тетушки, то какой-то неряшливости. Шпалерные обои на стенах выцвели, и вытканные на них зеленые травы пожухли, словно побитые дождями и заморозками. Вдоль стены стояла шеренга стульев. Высокие черные спинки их, скошенные внутрь ножки напоминали сидящих в ряд кривоногих и недоброжелательных старух.
Тетка впорхнула в гостиную, пробежала вдоль стульев и села у лакированного столика, картинно изогнув шею.
— Ну? — сказала она вместо приветствия и усмехнулась.
— Я давно не получал известий из дому, — промолвил вежливо Никита, стараясь не смотреть на Ирину Ильиничну, чтобы не выдать своей неприязни.
— Понятно. Я знаю, почему вы не получаете известий. Я вас предупреждала об этом несколько месяцев назад. У князя родился сын. Намедни я не приняла вас, дала понять, что нам не надо видеться. Какие мы родственники, право?
— У князя родился сын? — Никита не мог сдержать улыбки.