Трое на прогулке
Шрифт:
Переночевали мы в Олдборо, а на следующий день были уже у Ярмуте. Тут нам пришлось расстаться: им надо было ехать – и я решил отказаться от яхты. Ранним утром на пляже мы пустили с молотка всю провизию. Я понес убытки, но мысль, что удалось насолить капитану Гойлизу, утешала. Я оставил «Гончую» на попечение какого-то местного морехода, который взялся за пару соверенов доставить ее в Хардвидж. Кто знает, может, и бывают яхты не такие, как «Гончая», может, и встречаются шкиперы, не похожие на мистера Гойлиза, но тот печальный опыт породил у меня стойкое отвращение как к первым, так и к последним.
Джордж также считал, что с яхтами много возни.
– А что если спуститься по Темзе? – сказал Гаррис. – Когда-то мы славно провели там время.
Джордж молча затянулся сигарой; я расколол еще один орех.
– Темза уже не та, что в былые времена, – сказал я, не знаю, в чем дело, но что-то явно не так, какая-то сырость; у меня начинается кашель.
– Да и со мной творится что-то неладное, – подхватил Джордж. – Не могу спать у реки, хоть убей. Весной я целую неделю жил у Джо, так каждую ночь просыпался в семь, и дальше сон уже не шел.
– Оставим и это предложение без последствий, – продолжил Гаррис. – Мне река тоже не по душе – разыгрывается подагра.
– Мне полезен горный воздух, – сказал я. – Как насчет похода по Шотландии?
– В Шотландии сыро, – сказал Джордж. – В позапрошлом году я был в Шотландии три недели и три недели не просыхал… не в том смысле, конечно.
– Хорошо бы съездить в Швейцарию, – предложил Гаррис.
– И не мечтай. Одних нас в Швейцарию ни за что не отпустят, – остудил его я. – Помните, как вышло в прошлый раз? Нам нужно найти такие условия, в которых чахнут нежные женские и детские организмы, найти такую страну, где дороги плохи, а гостиницы отвратительны, где нет никаких удобств и нужно работать ногами. Возможно, придется и голодать…
– Полегче на поворотах! – закричал Джордж. – Полегче! Не забывайте, я ведь тоже еду.
– Идея! – воскликнул Гаррис. – Велопробег! Путешествие на велосипедах!
Лицо Джорджа выражало колебания.
– Когда едешь на велосипеде, то дорога всегда идет в гору, – сказал он. – И ветер дует в лицо.
– Но бывают и спуски, и попутный ветер, – сказал Гаррис.
– Что-то я этого не замечал, – возразил Джордж.
– Лучше велосипеда ничего не придумаешь, – убеждал Гаррис.
Я был склонен разделить его восторги.
– И я вам скажу, куда мы отправимся, – продолжал он, – в Шварцвальд.
– Но это же сплошной подъем! – воскликнул Джордж.
– Не совсем, – возразил Гаррис, – скажем, на две трети. И вы забываете об одном.
Он опасливо огляделся и зашептал.
– В горы проложена железная колея, а по ней ходят такие вагончики с зубчатыми колесиками…
Тут отворилась дверь и появилась миссис Гаррис. Она сказала, что Этельберта уже надевает шляпку, а Мюриэль, так нас и не дождавшись, представила публике «Сумасшедшее чаепитие».
– Клуб, завтра, четыре, – прошипел мне на ухо Гаррис, я передал информацию Джорджу, и мы пошли наверх.
Глава II
Деликатное дело. – Что могла бы сказать Этельберта. – Что она сказала. – Что сказала миссис Гаррис. – Что мы сказали Джорджу. – Выезд назначен на среду. – Джордж предоставляет нам возможность расширить кругозор. – Наши с Гаррисам сомнения. – Кто на тандеме работает больше? – Мнение на этот счет сидящего спереди. – Что думает сидящий сзади. – Как Гаррис потерял свою жену. – Вопрос о багаже. – Премудрость покойного дядюшки Поджера. – Начало истории
С Этельбертой я решил объясниться в тот же вечер. Для начала я сделаю вид, что неважно себя чувствую. Суть в том, что Этельберта это должна заметить. Я с ней соглашусь и объясню все переутомлением. Затем я непринужденно переведу разговор на состояние моего здоровья в целом: станет очевидной необходимость принять энергичные и безотлагательные меры. Я даже полагал возможным, проявив известный такт, повернуть дело так, что Этельберта сама предложит мне съездить куда-нибудь. Я представлял, как она говорит: «Нет, дорогой, тебе необходимо переменить обстановку. Не спорь со мной, тебе надо уехать куда-нибудь на месяц. Нет, и не проси, с тобой я не поеду. Тебе нужно побыть с другими людьми. Попробуй уговорить Джорджа и Гарриса – может, они согласятся поехать с тобой. Поверь мне, при твоей работе отдых просто необходим. Постарайся на время забыть, что детям нужны уроки музыки, ботинки, велосипеды, настойка ревеня три раза в день. Постарайся не думать, что на свете есть кухарки, обойщики, соседские собаки и счета от мясника. Есть еще на свете потаенные уголки, где все ново и незнакомо, где твой утомленный мозг обретет покой, где тебя осенят новые мысли. Поезжай туда, а я за это время успею соскучиться по тебе, по достоинству оценю твою доброту и преданность, а то я начинаю забывать о них – ведь человек, привыкая, перестает замечать сияние солнца и красоту луны. Поезжай и возвращайся отдохнувшим душой и телом, еще лучшим и умнее, чем сейчас».
Но даже если наши желания и сбываются, то подается это совсем под другим соусом. С самого начала все пошло прахом: Этельберта не заметила, что я неважно себя чувствую; пришлось обратить на это ее внимание.
– Извини, дорогая, мне что-то нездоровится.
– Да? А я ничего и не заметила. Что с тобой?
– Сам не знаю, – ответил я. – Боюсь, это надолго.
– Это все виски, – решила Этельберта. – Ты обычно не пьешь, только у Гаррисов. От виски тебе всегда плохо.
– Виски тут ни при чем, – заметил я. – Надо смотреть глубже. По-моему, мой недуг скорее душевный, чем телесный.
– Ты опять начитался критических статей, – сказала Этельберта. – Почему бы тебе не послушать моего совета и бросить их в огонь?
– И статьи здесь ни при чем. За последнее время мне попалась пара весьма лестных отзывов.
– Так в чем же дело? – спросила Этельберта. – Ведь должна же быть какая-то причина!
– Нет, – ответил я, – в том-то все и дело, что причины нет. Одно лишь могу сказать: в последнее время мною овладело странное чувство беспокойства. – Этельберта посмотрела на меня с любопытством, но ничего не сказала, и я продолжил: – Это утомительное однообразие жизни, эта сплошная череда тихих, безоблачных дней) способны вселить беспокойство в кого угодно.
– Нашел, на что жаловаться, – сказала Этельберта. – Кто знает, наступят пасмурные дни, и не думаю, что они придутся нам по душе.
– А я в этом не так уж и уверен, – ответил я. – В жизни, наполненной одними лишь радостями, даже боль, представь себе, может явиться желанным разнообразием. Я иногда задумываюсь, не считают ли святые в раю полнейшую безмятежность своего существования тяжким бременем. По мне, вечное блаженство, не прерываемое ни одной контрастной нотой, способно свести с ума. Возможно, я странный человек, порой я сам себя с трудом понимаю. Бывают моменты, – добавил я, – когда я себя ненавижу.