Трое отважных, или Жизнь и необычайные приключения "мушкетеров"
Шрифт:
Из благоговения перед «такой неземной красотой» толстяк не смел садиться на скамью. Он стоя уговаривал Иру посвятить себя «великому киноискусству». Он не был еще совсем стар. Но у него уже, видимо, развивался склероз. Потому что пять минут спустя он уже говорил о музее Ватикана в Риме и как он в том музее благоговейно любовался Моной Лизой. На веранде грянули веселые куплеты из «Кето и Котэ»:
Как родился я на свет — Дал вина мне старый дед...
Толстяк, позабыв о будущей «кинозвезде» (а может быть, для нее специально!), вскинул коротенькие ручки, сложил ладони
Ире было весело смотреть на танцующего толстяка. Едва кончились куплеты, грозно загремел барабан — «доли», выбивая ломаный, четкий ритм воинственного танца «Хоруми». Этот танец исполняют несколько человек. Положив друг другу руки на плечи, они выбрасывают ноги вправо, влево, совершают прыжки, подчиняясь барабану, отбивающему на пять четвертей:
Трам-трампам, трарарарам!
Толстяк, пригнувшись и раскинув ручки, как бы положив их на плечи воображаемых партнеров, принялся дрыгать ножками. Он так увлекся этим своим занятием, что был просто поражен, увидев рядом с собой юного гиганта, с раздувающимися ноздрями, с грозными молниями в черных глазах. Ну, конечно, это был Гиви.
— Послушайте, почтенный старец! Это еще что за концерт художественной самодеятельности? — произнес гигант гортанным, гневным голосом.— Пастыдились бы! Дома, наверно, взрослые дети плачут, внуки дедушку потеряли!.. А дедушка «хоруми» пляшет.
Толстяк сперва перепугался страшно. Но вспомнив, что па веранде пирует съемочная группа, что духанщик* — свой человек, а у него целый штат,— воспрянул духом. Выпятив животик, ответил с достоинством:
— Не надо опаздывать на свидание, биджо!** Как честный человек, я не мог равнодушно взирать на страдания этой девушки, неземная красота которой...
— Если хотите научиться танцевать «Хоруми» как следует,— перебил его Гиви,— советую записаться в хореографический кружок Дворца пионеров. А то просто смотреть на вас обидно.
— Паслушай, биджо,— запетушился подгулявший киноадминистратор,— если ты будешь продолжать разговаривать со мной таким непочтительным тоном, я об этом скажу директору школы, где ты получаешь «двойки».
— А если вы будете продолжать говорить мне «ты» и называть мальчиком,— ответил Гнви, кусая губы,— я, несмотря на то, что очень уважаю старость, вынужден буду спустить вас с горы Мтацминда без помощи фуникулера.
И толстяк понял: пока прибегут на помощь его коллеги и духанщик с помощниками, этот верзила сделает, что обещал.
— Ну и молодежь нынче пошла!— молвил толстяк сварливым голосом.— Вот в наше время...— и поспешно удалился.
Наступило молчание. Ира не могла понять, что случилось, почему вместо Алеши явился Гиви. Рослый красавец долго сверлил Иру испепеляющим взглядом. Наконец сказал с напускным спокойствием:
— Алеша не придет. Алеша сказал, что ему некогда обучать тебя задачкам по геометрии.
Кровь бросилась в лицо Иринке. Задыхаясь от стыда и гнева, она спросила:
— А зачем ты пришел?
— Ирина!—вскричал гневно Гиви.— Ирина! Ты не можешь меня оскорбить после того, что я только что видел. Обольщать друга Печорина...
— Какого Печорина?
— А вот этот толстый, который танцевал «Хоруми». По его истасканной физиономии видно, что он дружил еще с Печориным... Только Печорин, возвращаясь из Персии, давно помер, а его друг все еще пляшет!
Гнев, ребята,— плохой советчик. Вместо того, чтобы как-то объясниться, Ира и Гиви пошли на поводу у гнева. Ире следовало бы разобраться в своих чувствах. С девятого класса они дружили. Вместе учили уроки, бегали на Куру купаться, в кино ходили и на проспекте Шота Руставели пили в фирменном магазине газировку со знаменитыми сиропами самого Лагидзе. Да, именно, знаменитыми. Кудесник сиропов Лагидзе получил за них высокую премию! И вообще, есть где побывать в Тбилиси.
— Ирина!—вновь воскликнул Гиви.— Мы с Алешей во всем разобрались. Он настоящий друг. А ты, Ирина...— Гиви долго подыскивал подходящее слово и наконец добавил:—А ты — кокетка. И это недостойно пашей советской девушки, комсомолки!
— Дурак!— воскликнула Ирина, глотая слезы.— Ты сам кокетка!
— Насчет кокетки несогласен. А дурак — это да. Как я пе мог разглядеть...— он замолчал.
Молчала и Ирина. Действительно, зачем она написала записку Алеше? Ну поссорилась она с Гиви из-за новой книги Алексея Толстого «Хлеб». Гиви утверждал, что это замечательная книга, поскольку се написал сам Алексей Толстой. Ну а Ира была другого мнения. Вот и все. А Алеша красивый парень. И уже знаменитый артист. И орден у него есть! Подумать только—орден!.. Она решила позлить Гиви, доказать ему, что он, хотя и имеет метр девяносто роста, и вообще хорош собою, но... Пусть он не очень задается.
Ира понимала, что поступила глупо, легкомысленно. И именно сознание собственной ошибки приводило ее в бешенство, хотелось отыграться на Гиви.
— Послушай, Ира,— вдруг заговорил Гиви тихо,— я согласен забыть все обиды. Мы с Лешей стали такими друзьями!.. Понимаешь? Высшая дружба! Как в поэме «Витязь в тигровой шкуре»... Мы с Алешей сражались... А потом разобрались... Ты во всем виновата!
— Нет, ты!— вскричала, чуть не плача Ира.— Пристал с этим «Хлебом!» И вообще... Что тебе надо? Он, видите ли, меня прощает!.. Ах, какой рыцарь!
— Ирина!
— Вот назло тебе возьму и пойду к этим киношникам. Друг Печорина меня приглашал.
— Ирина, опомнись!..
Но Ира уже поднялась и зашагала по дорожке, навстречу призывно поющей зурне.
— Ира! Опомнись!
Нет, красавица не желала опомниться. Гиви в сердцах сделал жест пальцами — «Иех!..», который я не в состоянии описать,— его надо увидеть. Первая мысль: силой удержать Иру. И тут же другая: «Ты же мужчина, Гиви! Нельзя унижаться. Пусть всему конец... Пускай снимается в кино. Она пожалеет, горько пожалеет. Но будет поздно!»