Трое под одной крышей
Шрифт:
Пункт второй. На питание складываться поровну. Продукты покупать Николаю Ивановичу Самосадову, готовить еду Фаине Петровне Матвеевой.
Пункт третий. Стирку белья и постельного и нательного производить Фаине Петровне Матвеевой, кроме мужских верхних сорочек и брюк, которые стирать и гладить самому Николаю Ивановичу Самосадову.
Пункт четвертый. Деньги, добытые продажей продуктов, выращенных совместным трудом с будущих парников или полученные от сдачи внаем вновь достроенных комнат, делить поровну.
Пункт пятый. Совместную жизнь в загсе не оформлять.
Пункт
В чем и подписываемся».
Подпись Фаины уже стояла на тетрадном листочке — крупная, четкая, разборчивая.
Когда Николай Иванович кончил читать этот документ, вокруг стояла мирная деревенская тишина и только далеко-далеко стучал трактор и в лесу куковала кукушка.
Хоть ученая, хоть неученая, а женщина всегда остается женщиной! Нина Яковлевна и переодеться не дала Фаине — принялась расспрашивать, как прошла встреча с бывшим мужем, о чем разговаривали, до чего договорились?
Фаина сказала, что все прошло по-хорошему, осталось утрясти кое-какие мелочи. Может быть, Николаю Ивановичу стоит пожить еще немного у себя в Александровске, задержаться какое-то время на старой работе, поскольку ему там квартиру обещают.
— Господи, да на что вам эта его квартира, — вскинулась Нина Яковлевна. — У вас и в деревне дом и в Москве комната. Скорее надо все оформлять.
Хорошее дело — оформлять! Вот одна знакомая сошлась с человеком, он ее в загс потащил, а через год себе молоденькую нашел. И пожалуйста — все имущество пополам. И дом, и участок, и все нажитое. Нет уж, Фаина так глупо не поступит.
А Нина Яковлевна все сокрушается:
— Неужели он не хочет жениться?
Фаина ничего ей объяснять не стала. Свои мысли и соображения лучше держать при себе.
После работы она купила мясо и рыбу окунь, выстояла в очереди за творогом и сметаной, хлеба московского набрала. Подумала поллитровку взять, но отказалась от этой мысли. Ни к чему среди недели.
По существу, настоящий жизненный разговор у них должен был состояться сегодня. Условия она ему предложила богатые. Все доходы пополам, ни с того ни с сего греби денежку. А труд в семье должен быть разделен поровну, об этом и в газетах пишут. Может, редко у нас семейные отношения оформляют договорами — так это отсталость наша, которая в дальнейшем будет ликвидирована, потому что во всех культурных странах брачные договора существуют. И ничего тут обидного нет. Его денег Фаине не надо, у нее свои есть. Жизнь у них может получиться очень хорошая, потому что мужчина в доме нужен.
На этот раз Фаина даже не полюбовалась зеленым шелковым ковром полей и бархатными лесами, мимо которых мчалась электричка.
Ей хотелось, чтобы Николай Иванович догадался встретить ее на станции. Но его не было. И навстречу он ей не вышел. И у калитки не ждал.
Она решила, что он заработался, пошла по дорожке тихо, чтобы удивить и обрадовать его. У терраски были набросаны бревна, кирпичи, стояли ведра с сухой известкой. Дверь была заперта, а ключи спрятаны не тайно, не по-хозяйски — наполовину торчали
Фаина положила кошелки возле крыльца и пошла по комнатам. Дух недостроенного дома стоял под ее крышей. Тетрадка, где были записаны условия договора, лежала на столе.
Вещей Николая Ивановича не было — ни чемодана, ни зубной щетки.
Фаина вышла на свой участок — еще пустой и голый. По краю дорожки зеленели молодые яблоньки, и только на одной из них белел один пышный букетик, заключающий в себе будущие плоды…
Вина непрощенная
Иван Ногайцев умирал. Его жена Ольга говорила в клубе:
— Ой, надо нам, девчата, торопиться. Доктор Ване не дает больше десяти дней. Значит, если пятнадцатого спектакль сыграем, восемнадцатого Ваня умрет, а уж двадцатого я уеду.
Никого это не удивляло, потому что все привыкли и к Ольгиным разговорам и к болезни бывшего директора леспромхоза Ногайцева. Еще полгода назад врачи сказали, что жить ему осталось не больше недели.
Ольга тогда уже распродала всю хозяйственную утварь.
— На что мне все это? Уеду в родной Ростов.
Женщины осуждали Ольгу, но украдкой бегали к ней покупать посуду и барахло.
Доторговалась Ольга до того, что не в чем было вскипятить Ивану Семеновичу молоко.
Соседка Ногайцевых Варвара Федотовна укоряла мужа:
— Друзья, товарищи, а как дело дошло — и нет вас. Собрались бы проведать Ивана Семеновича. Уморит ведь его Ольга.
— А я что сделаю? — хмуро отвечал Федотов. — Там не очень сунешься помогать.
Но он сговорил Рябова, Свободина, Первова. Это все были старые работники леспромхоза. Они давно знали Ногайцева, работали и с ним рядом и под его началом. Для них он был и Иваном Семеновичем и Ванькой, смотря по обстоятельствам.
Все они побрились, надели новые костюмы и долго топтались, вытирая ноги перед крыльцом маленького домика Ногайцева. Такие особнячки строили для рабочих в годы первых пятилеток. В поселке вытянулась длинная улица этих домиков с палисадниками, в которых росли высокие, ядовито-розовые мальвы и лиловые граммофончики. Зеленели грядки с укропом и редиской. В редком дворе не было пристройки для поросенка или отгороженного закутка, где бродили куры с цыплятами.
В палисаднике у Ногайцева не росло ни травинки. Серая земля была крепко прибита. «И при Анне Захаровне так было, — подумал Федотов, — нехозяйственные все бабы ему попадались».
В передней их встретила Ольга. Видно, собралась уходить из дому. Губы крашеные, на волосах капроновый шарфик.
— Ой, Ваня! — крикнула она в комнату. — Смотри-ка, гости к тебе!
Федотов вошел первый. Он увидел, как метнулся на кровати Иван Ногайцев, резко поднялся, сел, опираясь руками на матрац. Глаза его, прежние, острые глаза, вскинулись навстречу Федотову, устремились поочередно к Рябову, к Свободину, к Первову. И когда все они уже вошли, неловко толпясь у порога, Иван Семенович еще смотрел на дверь, а потом, поняв, что ждать больше некого, подломился в руках и сполз на подушки.