Трое с площади Карронад

Крапивин Владислав Петрович

Секция парусников была маленькая: пять «кадетов» и семь «финнов» — гоночных яхт-одиночек. Занималось полтора десятка взрослых и десяток ребят. Славка был самый младший, а маленькому среди больших всегда живётся неплохо…

Славка приходил домой вечером. В первые дни мама волновалась, но понемногу привыкла. Бывало, что Славка заставал у них дома Константина Константиновича. Мама при этом почему-то притворялась строгой, а Константин Константинович становился особенно бодрым и разговорчивым. Славка про себя снисходительно улыбался.

Он прекрасно понимал, что взрослые мужчина и женщина могут понравиться друг другу. Могут даже влюбиться. С этим ничего не поделаешь. Но Славка не тревожился. Он знал, что мама всегда останется мамой и никогда не будет любить его меньше, чем сейчас.

Они втроём пили чай, потом Славка брал книжку и лез в постель. Гудели усталые ноги, горели от солнца плечи, и сладко ныли натёртые шкотами ладони. Буквы начинали бегать по книжным страницам, как муравьи.

Засыпая, Славка слышал, как Константин Константинович рассказывает о приключениях на охоте, о поездках за границу и о встречах со знаменитыми артистами. Он и сам раньше был артистом, а потом работал администратором концертных бригад и жил в больших городах. В Покровку его занесли «странные жизненные обстоятельства»…

Однажды Славка увидел дома большую компанию незнакомых гостей. Было шумно, звенели рюмки. Когда мама торопливо целовала Славку, он почувствовал, что от неё пахнет вином. Славка слегка испугался.

Мама кормила его на кухне и как-то скомканно объясняла, что у Константина Константиновича день рождения, а в комнате у него ремонт…

Славка молчал, он не любил, когда обманывали…

Хотя, конечно, обманы бывают разные. На Анюту Славка не обиделся, когда она выкинула с ним шуточку.

Один раз шли к базе от острова Лазурит, и Анюта вдруг скорчилась, а японские глаза её сделались круглыми.

— Комарик, задай стаксель-шкот на утку. Бери гика-шкот и руль. Я не могу.

— Что с тобой?

— Кажется, приступ. Давно надо было аппендикс вырезать…

Славка перехватил управление. Крепко дуло с левого борта, шла боковая волна, приходилось сильно откренивать. Но Славка (может бить, с перепугу) лихо подогнал яхту к пирсу, молниеносно ошвартовался по всем правилам корабельной науки и завопил:

— Виктор Семёнович, вызывайте «скорую», у Аньки аппендицит!

Тогда завопила и Анюта:

— Молчи, балда, я же пошутила!

— Зачем? — опешил Славка.

— Чтобы посмотреть, как ты справишься без меня.

Славка помолчал и заплакал.

Анюта удивилась. Подолом тельняшки принялась вытирать Славке лицо.

— Ты чего, Комарик? Обиделся, что ли?

— При чем тут «обиделся»! Страшно же…

— Чего страшно? Ты, хорошо управляешься.

— Дура, — сказал Славка. — Я из-за этого разве? Я думал, вдруг не успею. Если сильный приступ, может быть… этот… перитонит… От него же умереть можно.

Она виновата засопела, а Славка продолжал тихонько реветь.

— Перестань, — попросила Анюта.

— Дореву

и перестану, — сердито сказал Славка.

Анюты он давно уже не стеснялся. Всё равно она знала, что за человек Славка Семибратов: где он хорош, а где так себе. Притворяться перед ней героем было бесполезно. Поэтому Славка без смущения визжал, когда Анька мазала ему зелёнкой ссадины, не скрывал, что боится нырять с трёхметровой вышки (всё равно ведь нырял!), и даже доверял кое-какие тайны.

Рассказал, например, об Артёмке.

— Тащи его к нам, — велела Анюта.

С тех пор Артёмка плавал на носу «Трэмпа»…

А в августе всё это кончилось. Сразу, в одну неделю. Сначала уехала в Пермь Анюта. Она подала заявление на какие-то курсы, чтобы стать корабельным радистом и плавать по рекам и морям.

— Крику дома было! «Десятый класс не кончила, куда-то срываешься!» А я всё равно… На аттестат я в вечерней школе сдам.

— А я как? — шёпотом спросил Славка.

— Ну, Комарик… Ты чего? Я тебе писать буду… Ты в том году сам станешь рулевым!

Через несколько дней после Анюткиного отъезда закрыли спортивную базу. То есть не совсем закрыли, а соединили с большим заводским яхт-клубом, но клуб этот находился в двадцати километрах, на другом озере. Славка понимал, что в такую даль он ездить не сможет.

Бородатый Виктор Семёнович грустно объяснил Славке, что в парке решено строить красивую набережную, а их дощатый домик и пирсы снести, потому что они портят пейзаж.

— Кому она нужна, эта набережная!

— Нас с тобой, Славка, не спросили. Ничего не поделаешь, это форс-мажор.

— Что?

— Иначе говоря, действие непреодолимой силы. Есть такое морское понятие. Это когда стихия сильнее и люди уже ничего не могут сделать.

— Но здесь же не стихия!

— Всё равно форс-мажор, Славка. Обстоятельства сильнее нас.

«А кто теперь будет ходить на «Трэмпе»»? — хотел спросить Славка, но не смог. Он стиснул зубы, вытащил из кладовой два флага и поднял их на сигнальной мачте.

Один флаг был сине-белый, в шахматную клетку. Он означал букву «N» и назывался «Новэмбэр». Второй состоял из пяти полос: по краям синие, потом белые, а посередине красная. Он соответствовал букве «C» и носил имя «Чарли». Когда их поднимают вместе, получается сигнал NC. Это значит, что люди израсходовали силы и, если не будет помощи, корабль пойдёт ко дну.

Виктор Семёнович увидел флаги и взъерошил большой ладонью Славкины волосы.

— Не поможет это нам, мой капитан. Да и бедствия особого нет.

Только у нас двоих неприятность: ты без плаваний останешься, а я из начальства пойду в рядовые тренеры…

Славка и сам понимал, что ничего уже не поможет. И флаги поднял просто так. В знак протеста, что ли…

— Ладно, переживём как-нибудь, — утешил его Виктор Семёнович.

Но переживать было трудно. Славка горевал. И как раз в один из этих дней, мама сказала: