Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец(Повести)

Чичков Василий

Эх, тачанка-ростовчанка, Наша гордость и краса…

Увидела бы меня сейчас Галка — глазам не поверила. Я вдруг представил ее лицо и большие удивленные глаза. Но я тут же отогнал от себя это коварное видение. Зачем будоражить себя зря. Она далеко. Может, обо мне и не вспоминает. «Курсанту не положено думать о девочках», — сказал я сам себе тем же самым тоном, что говорит старшина.

Вдалеке показалось стрельбище. Нас поджидает старший лейтенант

Голубев — комбат. Хорошо, что нам попался такой комбат, а не тот, который в первой батарее, — Трифонов. Тот кричит, а сам ничего не знает. Ни на одной войне не был. А наш на озере Хасан был, на линии Маннергейма тоже воевал. Орден Красной Звезды у него есть. Конечно, ему с нами не очень хочется возиться. Он все время у командования на фронт просится. Не отпускают.

Старшина останавливает взвод, докладывает комбату.

— Здравствуйте, товарищи! — кричит комбат и прикладывает руку к шапке.

— Здравия желаем, товарищ старший лейтенант! — одним духом выпаливаем мы.

Комбат проходит вдоль строя. Из-под шапки выбиваются светлые волосы. Глаза у него веселые, голубые. И фамилию-то, Голубев, будто специально ему подобрали.

— Ну, ворошиловские стрелки, — обращается к нам старший лейтенант, конечно, в шутку. — Сегодня повторим вчерашние упражнения. Пять патронов, мишень неподвижная.

Комбат опять прошелся вдоль строя.

— С тем, кто больше всех очков выбьет, — весело говорит комбат, — я готов вступить в соревнование.

Нам было странно представить соревнование с комбатом. А комбат смеется, показывая ровные белые зубы.

Мы встали на огневую. Комбат вынул из кармана папироску, прикурил от трофейной японской зажигалки. От нее можно при любом ветре прикуривать.

Старшина вручил каждому винтовку и пять патронов. Как приятно ощущает рука холодный металл ствола! Как волшебно пахнет ружейное масло!

— Ложись! — крикнул старшина.

Мы повалились на деревянный настил. Вовка лег рядом. Я поправил полы шинели, чуть раскинул ноги, поудобнее поставил локти и клацнул затвором.

На острой мушке закачалось маленькое черное яблочко.

— Огонь! — крикнул старшина.

Я глубоко вдохнул, выдохнул, и яблочко замерло на острие мушки. Плавно потянул за курок, и винтовка резко толкнула меня в плечо.

Я опустил винтовку и взглянул на Вовку. Он тщетно пытался поймать яблочко на мушку. Даже со стороны было видно, как раскачивается ствол его винтовки.

— Ты выдохни и замри, — шепнул я.

Вовка выстрелил и с отчаянием помотал головой.

— Ты отключись, Вова. Представь, что ты мешок с песком, — опять шепнул я.

— Прекратить разговоры! — крикнул старшина.

Я снова подцепил на мушку черное яблочко и опять выстрелил…

Я чувствовал, что стреляю точно.

Не зря год назад отец купил мне тульскую двустволку двадцатого калибра. Я помню, как принесли мы ее домой, развернули промасленную бумагу и я увидел вороненые стволы. Они магически притягивали все мое существо… Потом я поехал в деревню, и, конечно, с ружьем. Среди ровесников я чувствовал себя старше, потому

что у меня было ружье. Ребята вешали газету на сарай, отмеряли шестьдесят шагов и ложились на траву рядом со мной. Я покрепче ставил локти на землю и палил по газете. Все бежали смотреть и скрупулезно подсчитывали пробоины. Иногда я давал кому-нибудь выстрелить. Мальчишка становился другом мне на всю жизнь.

Я опять взглянул на Вовку и увидел покачивающийся ствол. Скрипка у него не дрожит в руках, а винтовка… Вчера из пяти пуль в мишени было только две: одна в четверке, другая в двойке.

Я снова клацнул затвором и прицелился. И вдруг я представил, как после стрельбы старшина, подкручивая усы, будет смеяться над Вовкиной мишенью. «Да, товарищ Берзалин, если вы так по фрицу будете стрелять, он вам спасибо скажет и в ножки поклонится. Фриц — человек вежливый…»

Я чуть повернул ствол влево. На моей мушке замерло черное яблочко Вовкиной мишени. Я выдохнул и плавно нажал на курок…

Я продолжал стрелять, прикидывая в уме, сколько же у меня может быть очков после четырех попаданий. «В лучшем случае тридцать пять», — решил я.

Мы бежим к мишеням. Сзади неторопливо шагают комбат и старшина. У меня две пули в десятке, две в восьмерке. Тридцать шесть очков. Пули легли ровно — почти «колодец». Если бы еще одна девятка, то было бы сорок пять. Если бы, как бы!

Вовка тянет меня за рукав.

— Посмотри, Колька, я попал в десятку. Фантастика.

«Значит, у меня было бы сорок шесть», — прикинул я.

— Еще у меня две четверки и двойка и в молоке одна, — взволнованно говорил Вовка.

— Берзалин, — крикнул старшина, — фриц тебе поклоны шлет или как?

— Фриц уже скончался, — радостно ответил Вовка. — Я ему в сердце попал.

— Не может быть! — удивился старшина, глядя на пробоину в десятке.

Комбат взглянул на мою мишень.

— Молодец, — похвалил он меня, — почти «колодец».

Комбат подсчитал пробоины.

— Где же пятая? — сказал он. — Может, одна в одну попала?

Комбат снял мишень и осмотрел пробоины.

— Наверное, неловко дернул за курок, и она в небо улетела, — ответил я и покраснел.

Почему я краснею, когда краснеть не надо. И уж как начну краснеть, так до ушей.

Лицо комбата снова стало озорным.

— Бывает, — сказал он и похлопал меня по плечу. — А если бы не улетела, может, мы бы с тобой посоревновались!

На каждой мишени старшина написал фамилию и спрятал в свою толстую полевую сумку.

На огневую позицию легли следующие…

— Понимаешь, Коля, значит, я могу стрелять, — радостно говорит Вовка. — Ведь я попал в десятку.

— Конечно, можешь! Не надо только волноваться.

Вовка и сейчас волновался. На его бледном лице проступил румянец. Он часто протирал очки. Вовка хочет быть военным, это ясно. Он старается…

«Если бы не улетела, может, мы бы с тобой посоревновались!» — повторил я слова комбата. Может, я бы первое место занял. Такой удачи никогда не будет больше.

Я смотрю на Вовку; он счастливо улыбается.