Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец(Повести)
Шрифт:
«На, поешь, Коленька, маслица, — кричали ребята, — немножко сахарку возьми, на!..»
И опять громыхал гром, и сверкающие молнии попадали в меня и жгли все внутри.
«Дайте попить, хоть глоток воды, хоть капельку…»
Это было двадцатого мая сорок второго года. Шел девяносто третий день учебы.
Нас выстроили на плацу перед мачтой с поднятым флагом. На плац вышли все командиры училища во главе с майором Соколовым.
Около мачты была установлена небольшая трибуна.
— Товарищи, — сказал майор, — сегодня в нашем училище большой день. Вам присваивают воинские звания, и мы, командиры, едем вместе с вами на фронт.
Не знаю, была в моей жизни минута радостней этой. Голубое майское небо над головой, зеленые клейкие листочки на березах, красный флаг нежно колышется на мачте, торжественная тишина на плацу…
— Вы знаете, товарищи, — продолжал майор, — что фашистские полчища, неся огромный урон, продвигаются вперед. Пал Харьков, Ленинград блокирован.
Майор волновался. У него перехватывало дыхание, и он делал вынужденные паузы. А казалось, что он не может волноваться. Я вспомнил, как он сказал когда-то Максимычу: «Вон бог, а вот порог». Как много времени прошло с тех пор…
— Все, кто способен сейчас взять оружие, отправляются на фронт, — говорил майор. — Женщины, старики, подростки заменяют ушедших мужчин у станков на фабриках и заводах. На вас, молодые командиры Красной Армии, особая надежда. Вам верит народ. Вы остановите гитлеровских мерзавцев.
По нашим рядам прошел радостный гул. Конечно, остановим. Даешь фронт! Уж там мы покажем, на что способны…
— Сегодня, в этот торжественный день, поклянемся, — крикнул майор, и от этого крика мурашки побежали у нас по спине, — что всегда будем верны воинскому долгу и не пожалеем жизни для защиты Родины!
— Клянемся! — на одном дыхании ответили мы.
…Играл духовой оркестр, и мы стояли по стойке «смирно». Подходила минута, которая касалась каждого из нас.
Майор положил перед собой список и сказал:
— Приказом командующего Барнаульским военным округом присваивается звание лейтенанта… — Майор стал читать по алфавиту фамилии: — Аничкин Петр Яковлевич!..
Как много у меня связано со словом «лейтенант»! Я вспоминаю дядю Васю — летчика. Он приезжал в сороковом году на побывку в Москву. На нем было новое обмундирование, два кубика в петлицах, хрустящий ремень и портупея. Какой-то особый военный аромат исходил от него. Аромат военного самолета, голубого неба и начищенных до блеска сапог. Я не спускал с дяди глаз.
Дядя Вася ходил по комнате и рассказывал о полетах, а все наши сидели за столом и слушали…
«Будет дело, если я вдруг приеду на фронт и встречу дядю Васю, — подумал я. — Он, конечно, уже не лейтенант, а капитан. „Здравия желаю, товарищ капитан!“».
На самом деле я никогда не крикну дяде Васе: «Здравия желаю».
— Берзалин Владимир Николаевич, — услышал я и, обернувшись к Вовке, увидел, как полыхнуло его лицо.
Я незаметно пожал ему руку.
С каждой минутой волнение все больше подступало ко мне…
Гаврилов, Гашвили, Гуляев…
«А что, если не назовут? Но ведь я учился не хуже Вовки».
— Денисов Николай Павлович, — произнес майор, и внутри у меня лопнула какая-то струна, и мне стало спокойно.
Вовка пожал мне руку.
Из наших ребят все получили звание лейтенанта. Только Гурька — младший лейтенант. Спать надо было поменьше.
— Поздравляю вас, товарищи! — громко крикнул майор.
— Служу Советскому Союзу! — бодро ответили мы.
К каптерке, где выдают форму, мы шли с песней.
Наш Вольнов запел о Щорсе:
Голова обвязана, Кровь на рукаве. След кровавый стелется По сырой траве.Каптенармус стоял у входа в свое учреждение, и никакой радости на его лице не было. Вообще он человек странный. Небольшого роста, глаза у него черные, бегающие, будто он все время боится что-то проморгать.
В каптерке навалены в куче гимнастерки, брюки, сапоги, портянки, ремни.
Мы бросились к куче, но каптенармус остановил нас величественным жестом.
— Что это вам, шарашкина лавочка или склад военного училища? А ну вставай в очередь по алфавиту!
Каптенармус не спрашивал размера. Глаза его пробегали по курсанту сверху вниз. Он запускал руку в огромную кучу обмундирования и доставал пару.
— Ты уж мне поверь, — говорил каптенармус, — в этом наряде ты будешь как леди Гамильтон!
Я примерил гимнастерку, сапоги. У меня фигура стандартная.
Ремень и портупея приятно пахли кожей и поскрипывали точно как у дяди Васи. Каптенармус дал мне восемь кубиков в бумажке: четыре на гимнастерку, по два на каждую петлицу и четыре на шинель. Здесь же были четыре эмблемы — скрещенные стволы орудий.
Я и раньше видел такие кубики с красной эмалью и эмблемы, будто отлитые из золота. Но то были чужие, а эти — мои.
— Покажи ногу! — сказал каптенармус. — Сорок три или, может быть, не так?
Оказалось, именно сорок три.
Я надевал сапоги, когда ко мне подошел Вовка. Гимнастерка свисала с его плеч.
— Не хочет менять, — сказал Вовка.
— Это обмундирование не подходит лейтенанту Берзалину, — твердо сказал я, подойдя к каптенармусу.
— Если мама забыла сделать ему плечи, то как каптенармус может переделать его в Минина и Пожарского?