Трое суток норд-оста

Рыбин Владимир Алексеевич

— Не сердитесь, — сказал он, садясь рядом на холодный камень. — Это только в кино в войну играют. В действительности война и все, что с ней связано, мерзкое дело, не дай бог.

И улыбнулся, вспомнив себя в таком же возрасте. Бывало, и он радовался всему, что взрывается. Однажды, когда был уже взводным, солдаты нашли на полигоне гранату-"лимонку" с запалом. Даже обрадовался поводу продемонстрировать возможности карманной артиллерии. Уложил всех в канаву, швырнул «лимонку». А она не взорвалась. Подошел, осмотрел: все как полагается — чека выдернута, спусковая скоба отлетела. Что было делать? Оставить гранату не мог —

вдруг кто другой поднимет. Сторожить не хотел: в тот день у него были свои мотивы, чтобы не задерживаться на полигоне. Решил разрядить. Взял гранату, обнял обеими руками сосну и принялся вывинчивать запал, укрываясь за широким стволом. В тот миг он казался себе смелым и находчивым, думал: если рванет, то совсем не убьет — сосна укроет, и самое большее, что может случиться, руки пообрывает… Вывернул, глянул и озлился — запал оказался учебным с желтенькой деревянной палочкой вместо латунного детонатора… И тут пришел ротный. Увидел гранату, расспросил и повел Сорокина в лес. В чащобе остановился, оглянулся и, не размахиваясь, врезал с таким вывертом, что взводный летел, не останавливаясь, через колючий ельник шагов, наверное, десять.

— Чтоб памятней было, — сказал ротный. — Другой раз узнаю что подобное — под суд отдам.

Потом извинялся.

— Ты же, — говорил, — лопух, все в игрушки играешь. Если бы я тебе не врезал, ты бы так и ходил — нос кверху. И чего доброго, в другой раз принялся бы разряжать. Должен тебе сказать, что на том свете в дураках недостатка нет. Но дело не только в тебе: какой пример подал подчиненным? Надо было, чтоб ты запомнил ту гранату. Вот и пришлось…

Прав был ротный. Сколько потом находил всякого, каждый раз вспоминал, как летел через ельник.

— Дело-то к вечеру, — удивленно сказал Сорокин, глянув на солнце. Ты сторожи, а я пока съезжу на вышку. Только гляди — ни с места. Это приказ.

"Газик" попрыгал на камнях в распадке, нашел наезженную дорогу и побежал по склону, забираясь все выше. Так, без остановки машина въехала в раскрытые настежь ворота стройки. Когда остановились, увидели бегущего от проходной вахтера.

— Вы чего хулиганите! — кричал он, на бегу расстегивая кобуру. Давайте назад! А то ведь не посмотрю!..

И затих, наткнувшись глазами на красное удостоверение.

— Извините. Откуда я знал? Тут ведь объект…

— У объекта ворота должны быть закрыты.

— Дак чего их закрывать? Кой дурак полезет сюда, окромя своих?

— А туристы? — сказал Сорокин, подавляя улыбку. — Их ведь хлебом не корми, только дай куда повыше забраться.

— Турист, он тоже тепло любит. А тут эвон какой ветрище, прямо северный. Хотя нет, вчерась была одна…

— Как она выглядела? С рюкзаком?

— Та ни, який там рюкзак! — закричал вахтер, почему-то по-украински. — Курсак, а не рюкзак. Толстая такая, брюхо — во! Как она только в гору залезла?

— О чем же вы с ней говорили?

— Чего с ней говорить? Шуганул четырехглавой вершиной.

— А она?

— Засмеялась. Ты, говорит, дядя, не очень, я, говорит, тоже все этажи знаю. Подняла камешек под забором и пошла себе.

— Ясно, — сказал Сорокин. — Что ж, веди к начальству.

— Тю, какое тебе начальство? Работа вон когда кончилась.

— Тогда сам показывай.

— Чего показывать? Все на виду.

Они обошли широко растопыренные опоры вышки, забрались по гулкой лестнице на площадку, рифленой дорожкой обегавшую

редкую решетку труб на высоте десяти метров. Отсюда было все на виду — и горы и небо. Город с вышины казался пестрым игрушечным макетом. Слева горы вплотную подступали к воде, тянулись вдоль широкими серыми волнами. А над ними, над городом и портом, стеной поднималась к середине неба бескрайняя синь.

— Далеко видно!

— Уж так ли далеко! Бывает, вылезу сюда и смотрю, глаз не оторву. Все думаю: чего я в моряки не пошел, звали ведь…

С другой стороны горизонт серебрился над бесконечной степью. Горы с вышины казались пластинчатым хребтом доисторического бронтозавра, разлегшегося у воды и отгородившего море от степи.

Неподалеку, в глубоком распадке, Сорокин разглядел десятки серебристых пузырей — баков.

— Нефтехранилища?

— Так точно. Там у меня приятель работает, бабник не приведи господь. Все в порт просится. Это ведь ихние баки, нефтепорта.

— Как же они нефть перекачивают? Через горы, что ли?

— Зачем? Туннель прокопали. Перекачивать ничего не надо — сама текет.

— И давно ли все это построено?

— Год уж будет. Как нефтепорт стали расширять, так и здесь баков прибавилось.

— Значит, картина изменилась?

— Уж так изменилась, прямо не узнать. — Он наклонился к Сорокину, сказал приглушенно: — Помяните мое слово, неспроста это.

— Что?

— Военные заберут, помяните мое слово. Чтобы такой объект да не забрать! Турнут нас отсюдова, вахтеров, другую охрану поставят.

— Не турнут, — рассмеялся Сорокин. — Порт-то международный. Торговля растет. Нефтью торговать будем, чем дальше, тем больше. Читаете газеты?

— А чего еще тут делать.

— Ну давайте спускаться, замерзли небось?

Они торопливо прошли в вахтенную комнату у ворот, с железной печкой, и неизменным продавленным топчаном, и стойким букетом запахов, свойственных помещениям такого рода, где люди готовят себе еду, спят не раздеваясь и не открывают форточек, оберегая тепло.

— Счас чайком погреемся, один миг, — суетился вахтер, засовывая в чайник громадную спираль кипятильника.

Поеживаясь от озноба, Сорокин прошелся по комнате, заглянул в окно.

— Что это у вас там за ангар? Будто самолетный?

— Точно. Начальник на аэродроме достал. Говорит: списанные перекрытия. Врет, поди. Кто такое добро будет списывать? Гараж, говорит, будем строить…

— Больно ярко сверкает. Из города видно.

— Самолетный, надо же! — удивлялся вахтер. — Вот милиция — все знает. Чего я в милицию не пошел? Звали ведь…

И вдруг тяжелый грохот ударил по стеклам. Кошка, дремавшая на подоконнике, отлетела в угол и зашипела, выгнув спину. Вахтер плюхнулся на топчан, застыл с отвисшей губой. Сорокин выскочил во двор. Эхо скакало по горам, уносясь к городу.

— Быстро! — крикнул шоферу, вскочив в машину. И затеребил пальцами скобу под ветровым стеклом, холодную, скользкую, обтянутую синим пластиком.

"Мальчишка! — думал он о лейтенанте Сидоркине. — Неужто не утерпел?"

Сидоркина увидел все у того же уступа скалы, сердито разговаривающим со старшим лейтенантом — сапером.

— Я его просил только разминировать, сохранить вещественное доказательство, — пожаловался Сидоркин.

— Нельзя, — тихо сказал сапер. — Согласно инструкции старые боеприпасы, которые можно уничтожить на месте, разряжать запрещается.