Трое в джунглях, не считая блондинки
Шрифт:
— У вас есть дети, Эндрю?
— Нет, к сожалению, я не женат.
— Почему? Вы такой… — я постаралась подобрать правильное слово, чтобы не быть неправильно понятой, — привлекательный мужчина.
Американец польщенно хмыкнул и смущенно отвел глаза в сторону:
— Спасибо, очень приятно это слышать от такой очаровательной девушки, — он деликатно притянул мою ладонь и коснулся губами воздуха над нею. — Когда-то я был молод и глуп, и не женился потому, что был непозволительно беспечен. А теперь я поумнел, надеюсь, и мне гораздо сложнее найти пару.
Он
Я вернулась в ресторан за фруктами. Когда вернулась, то заметила, что взгляд американца прикован к моему блокноту. И незаконченному наброску брата Августина на верхней странице.
— О чем рассказывалось в новой серии вашего сно-сериала? — легко спросил он.
— Мои сны вам не кажутся странными?
— Они мне кажутся удивительными. Знаете, говорят, больше всего в других людях нас привлекают противоположные черты. Бог не дал мне воображения, — Додсон интеллигентно отпил сок из стакана. — Я, к сожалению, слишком приземленный человек. Поэтому меня ваши сны и рисунки восхищают.
— И вы не считаете меня ненормальной?
Отец считал. И считал бы полной извращенкой, наверное, если бы рассказывала ему всё. Впрочем, я и своим спутникам всего не рассказывала.
— Все гении ненормальны, — легко ответил Эндрю — Именно это делает их гениями.
— Вы мне льстите, — я рассмеялась откровенному реверансу в мою сторону.
— Нисколько. Мне кажется, это вы себя недооцениваете. Какие у вас планы на сегодняшний день? Если я правильно понял, вы хорошо знаете этот городок. Может, вы, как старожил и творческий гений, устроите мне экскурсию.
Он поставил на стол разведенные локти, перекрестил пальцы и, вытянув голову вперед, уложил в получившуюся лодочку подбородок.
— Боюсь, сегодня не получится. Мне нужно навестить Рамону, жену отца, зайти к нотариусу и, — я глубоко вздохнула, удерживая подступившие от этой мысли слезы, — сходить на могилу отца. К сожалению, из-за этого крушения не смогла попасть к нему на похороны.
Я боялась услышать что-то вроде: «А чем вы занимались вчера?», потому что вчера я занималась всякими глупостями. Но вчера у меня не было сил, ни физических, ни моральных, чтобы это пережить.
— Мне очень жаль, — лицо Эндрю выражало глубочайшее участие. — Если вам нужна поддержка, я…
— Спасибо, я очень благодарна. Но, боюсь, именно сейчас настало самое время научиться делать некоторые шаги самой. Без поддержки.
[1] В posh-диалекте не принято использовать слово «умер», died. Говорят away — «ушел».
47. Келли.
Разговор с Эндрю неожиданно стал недостающим камушком, уравновесившим мои внутренние весы. Меня перестало дергать из стороны в сторону, и я набрала номер Рамоны. Она радостно защебетала, несмотря на ранее время. Впрочем, она всегда была «жаворонком», чем немного раздражала отца. Чуть-чуть. Под плохое настроение. Он никогда это явно не показывал. Такое
Я боялась, что без папы мне там будет тоскливо. Больно от потери. Но всё оказалось прозаичнее. Теперь это стал чужой дом, и всё. Просто дом Рамоны. Книжные полки были пусты. Пусты практически все стеллажи и витрины, где он хранил дорогие сердцу древности.
— Он распорядился еще при жизни, — ответила колумбийка на незаданный вопрос. — Книги разослал по библиотекам университетов. Вещи, — для Рамоны всё было «вещи», вне зависимости от ценности, — по музеям. Сказал, что нечего бесхозно и бессмысленно пылиться. Каждая вещь имеет свое предназначение.
— Он болел?
Добровольно отец бы со своими сокровищами не расстался. Это у других «вещи» лежали «бесхозно и бессмысленно». А у него они были наполнены смыслом. Смыслом его жизни.
Колумбийка кивнула:
— Рак. Неоперабельный. Слишком поздно обнаружили. Всё ему некогда было. Не до того. Обследовали, только когда он потерял сознание над своими бумагами. Таниньо боролся. Продержался целый год. Но…
Она глотнула кофе из чашки.
— Почему он не сказал мне? — Слезы встали в горле.
— Он не хотел, чтобы ты расстраивалась. Хотел, чтобы ты была счастлива.
— Папа сильно страдал?
Рамона промолчала.
— Он всегда был сильным. Он был мужчиной. Не хотел, чтобы ты запомнила его…таким. Прости его, дочка.
Мачеха никогда так меня не называла. Она была на семнадцать лет моложе отца. Папу всегда любили молодые женщины. А он их. Все мужчины любят женщин помоложе. Кроме пятнадцатилетних сопляков.
— Таниньо оставил тебе письмо.
Колумбийка похлопала меня по плечу и поднялась на второй этаж, туда, где была спальня. Конверт был помят и грубо надорван.
— Это не я, не подумай, — начала оправдываться Рамона. — Это грабители. Они и у нотариуса были. Таниньо потому и при жизни отправил всё ценное, чтобы мне ничего не угрожало. Но, видимо, грабители этого не знали. Сначала очень аккуратно искали. Я бы даже не заметила, может, если бы они в мою шкатулку не залезли.
О, да! Никто не имел права трогать шкатулку мачехи. Плевать на новые цифровые технологии, раз в неделю Рамона вынимала оттуда фотографии родственников с третьего колена и раскладывала их на столе, как пасьянс, в одном ей понятном порядке.
— Я вызвала полицию, и оказалось, что у нотариуса тоже были гости. Только ничего не нашли, — продолжала колумбийка.
— Почему ты так думаешь?
— Потому позавчера ночью они залезли снова и устроили настоящий погром, — пожаловалась она. — Я так боялась, что не успею навести порядок до твоего приезда. И у нотариуса тоже.
— Не успеешь навести порядок у нотариуса?
— Нет. Погром устроили, — не поняла шутки мачеха. — Ну, ты читай, читай. Я пока пойду… Кофе еще сварю, что ли.