Трое в столице
Шрифт:
— То есть ты решил вмешаться, потому что тебя все-таки припекло? — неестественно ровно поинтересовался Ник.
— Можно сказать и так.
— Так почему же вы не пытаетесь справиться со скверной своими силами? Сам ведь сказал — люди вам не соперники. За чем же дело стало? Давно бы пошли и перебили мертвяков голыми руками.
Вилли тяжело вздохнул.
— Чтобы уничтожить скверну, нужно найти ее сердце. А мы… в том числе и я… не больно-то годимся для этой миссии.
— Почему? — встрепенулась я. — Вы же сильные. И быстрые. В скверне наверняка чувствуете себя как дома. И магия
— Вот в магии как раз и заключается проблема. Вампиры… как бы это помягче сказать… умеют хорошо внушать, но и сами довольно внушаемы. Поэтому сильнее подвержены воздействию скверны, чем обычные люди.
— Как это? — опешили мы.
— Вот так, — снова вздохнул Вилли. — Их умение воздействовать на чужой разум в чем-то сродни тому, как скверна воздействует на вас. Вы ведь почувствовали ее, когда были в Рино? Так вот, эта магия родственна той, что есть у темных артефактов. И у вампиров, скажем так, нет от нее защиты.
Я вздрогнула.
— Вот почему вы живете рядом с людьми!
— Да, — неохотно признался Вестник. — На меня это почти не действует, а вот они против скверны бессильны. Стоим им оказаться поблизости, как та часть, которая… м-м-м… дарит им преимущества перед другими расами, начинает выходить из-под контроля. И тогда вампиры… в обычное время разумные, спокойные, мало поддающиеся эмоциям и вполне адекватные создания… превращаются в тех самых чудовищ, о которых слагают сказки одна страшнее другой.
Мы ошарашенно переглянулись.
— Так, значит, это правда?!
— Правда. Но, как это часто бывает, вы видите лишь одну ее сторону. Вдали от скверны вампиры ни для кого не опасны. Их интересы и интересы людей практически не пересекаются. Но если рядом оказывается темное пятно и если вампир не сразу его почувствует, быть беде. Первое время они сами не понимали, что происходит. И почему кто-то из них вдруг начинал сходить с ума, превращаясь в неуправляемое животное. Гибли люди. Умирали сами вампиры. Порой в деревнях и селах творилось страшное. Но потом мы нашли причину. И вот с тех пор вампиры держатся от темных пятен как можно дальше. Близость людей их защищает. Позволяет бороться с влиянием скверны. Поэтому, — Вилли выразительно взглянул на Ланку, — моим ребятам нет нужды уничтожать человечество. Вы для них — источник силы. И вовсе не потому, что им иногда приходится пить вашу кровь.
— Люди — это ваш щит от влияния скверны, — прошептала я, глядя на Вилли широко раскрытыми глазами.
Мальчик снял с пояса подозрительно булькнувшую фляжку, отвинтил крышку и от души глотнул.
— Да, — снова признал он, вытерев показавшуюся в уголке рта капельку крови. — Когда вас много, им проще выжить. Ваши разумы оберегают их от влияния темных артефактов. И если этот щит исчезнет, то мои птенцы тоже вымрут.
— Почему ты называешь их своими? — запоздало заметила его оговорку Ланка.
Вестник убрал флягу на место.
— Потому что я их когда-то создал. И в какой-то мере чувствую ответственность за то, что с ними происходит.
Я замерла.
О вампирах людям известно уже очень давно. В наше время они вообще стали легендой. Но тогда сколько же Вестнику лет?!
— А зачем тебе понадобилось их создавать? — снова осторожно
Вилли пожал плечами.
— Мне было скучно. Хотелось с кем-то поговорить. Но человеческий век слишком короток. Нормального собеседника, если найдешь, то он тут же уходит к своим богам. А смотреть, как человек, который тебе интересен, стремительно стареет и умирает у тебя на руках…
Вилли дернул плечом.
— Поэтому я создал тех, кто практически не устает, не болеет и не умирает так же быстро, как люди. Но при этом достаточно разумен, чтобы уметь поддержать разговор и стремиться к новому. А также достаточно сдержан, чтобы понимать — я, как дал им жизнь, так могу ее и отнять. Этого хватает, чтобы держать их в повиновении.
Я беспокойно поерзала.
— Тебе подчиняются все вампиры или же есть какие-то отщепенцы?
— Все, — невозмутимо ответил Вилли. — Их не очень много. Они живут обособленно, отдельными группами, в которых редко… от силы один-два раза в столетие появляется новый член клана. У них своя иерархия. Но по большей части я их не трогаю, поэтому живут они совершенно самостоятельно. А вот если мне что-то требуется, то лучших помощников не найти. Вампиры — быстрые, тихие… из них получаются прекрасные наблюдатели и шпионы. И они все как один благодарны мне за возможность такого существования.
Мы непроизвольно покосились в сторону двери, но там пока было тихо. И «прозрение» ничего подозрительного не показывало.
— Что у тебя во фляге? — осведомился Ник, когда в комнате повисло тяжелое молчание.
— Кровь, — с легкостью признался Вестник. — Немного травок. Кое-какие добавки. Удачный состав. Мы его с одним колдуном придумали, чтобы я больше походил на человека.
— У твоих птенцов тоже такой есть?
— Нет, — с сожалением отозвался Вилли. — Им мой эликсир не подходит, поэтому они используют только кровь. А для выхода на поверхность берут специальные амулеты, которые скрывают ауру и делают ее более похожей на человеческую.
— А правда, что вампиры солнца боятся? — нетерпеливо подалась вперед Ланка.
— Нет. На свету они просто слепнут. А вот ночью им, наоборот, хорошо.
— А как насчет серебра? Деревянного кола в сердце? Может, есть еще какие-то способы от них избавиться?
Вилли понимающе хмыкнул.
— Вампиры не бессмертны. Регенерация у них, конечно, хорошая, но отрубленная голова или вырванное сердце даже у них обратно не прирастут, поэтому какая-то доля правды в ваших сказках действительно есть.
— А магия жрецов на них воздействует? — не утерпела и я.
— Как и на всех.
— То есть убить молитвой их не под силу?
Мальчик покачал головой.
— Они даже в храмы могут заходить, представляете? И точно так же, как вы, верят в богов, молятся, живут, страдают, любят и ненавидят. Вампиры — не монстры, а всего лишь люди, которых я немного усовершенствовал. Для этого, правда, пришлось кое-чем пожертвовать и нарушить парочку божественных законов, но оно того стоило.
— Они пьют нашу кровь! — непримиримо насупилась Ланка. Однако Вилли, как ни странно, не рассердился. Вместо этого он как-то даже погрустнел, а потом кивнул на притороченную к поясу флягу.