Трое за границей
Шрифт:
— Если Джордж в любом обувном или шляпном магазине озвучит то, что здесь написано… Моя поддержка ему не потребуется. Ему потребуется санитарная карета.
Здесь Джордж рассердился.
— Ты говоришь, будто я какой-то бестолковый мальчишка, сорвиголова! Я буду выбирать то, что более-менее вежливо и не так возмутительно. Серьезных оскорблений я буду избегать.
При таком условии Гаррис предоставил свое согласие, и отъезд был назначен на среду рано утром.
Глава IV
Джордж приехал во вторник вечером и остался ночевать у Гарриса. Такой вариант устраивал нас больше, чем его собственный, когда нам пришлось бы «захватить» его по дороге. «Захватывать» Джорджа утром значит для начала извлекать его из постели и трясти пока не проснется (занятие утомительное само по себе, и еще не хватало с него начинать день). Затем нужно помогать ему разыскивать вещи, заканчивать за него упаковку, после чего ждать пока он позавтракает (мероприятие, с точки зрения очевидца, утомительное, исполненное цепенящего однообразия).
Вот если Джордж останется у Гарриса, то проснется вовремя. Я у Гарриса ночевал и знаю, чем такое кончается. В районе полуночи, как вам кажется (хотя в действительности, возможно, и позже), вы, только уснув, в страхе вылетаете из постели — по коридору, как раз напротив вашей двери, бросается в бой, судя по грохоту, кавалерийский отряд. Вы, наполовину во сне, наполовину проснувшись, растеряны — то ли это грабители, то ли Судный День, то ли просто взорвался газ. Вы садитесь и внимательно вслушиваетесь. Долго ждать не приходится — секунду спустя на дверь обрушивается свирепый удар; кто-то (или что-то), очевидно, слетает с лестницы на чайном подносе.
— Вот видишь! — раздается голос.
Тотчас же нечто упругое (судя по звону, голова) бьет рикошетом от двери.
Тем временем вы в смятении мечетесь по комнате, пытаясь одеться. Там где вы побросали все накануне, ничего нет; самые существенные предметы вашего туалета исчезли без остатка; между тем убийство, или восстание, или что бы там ни было, идет полным ходом. На секунду вы замираете, засунув голову под шифоньер, где, по вашему предположению, могут обнаружиться тапочки — тогда доносится мощный бой в какую-то далекую дверь. Жертва, заключаете вы, спряталась за этой дверью. Сейчас они его выволокут и прикончат. Только б успеть!
Удары смолкают, и кроткий голосок, сладко-вкрадчивый в своей мягкой скорби, вопрошает:
— Папочка, мне можно вставать?
Что говорит другой голос, не слышно, но первый отвечает:
— Нет, это просто ванночка… Нет, совсем не ушиблась, ни капельки… Промокла только немножко. Да, мамочка, хорошо, я им скажу, скажу. Нет,
Затем тот же голосок, напрягаясь так чтобы его было слышно в другом конце дома, замечает:
— Все, возвращайтесь наверх!!! Папа сказал, что вставать еще рано.
Вы возвращаетесь в постель и лежите, прислушиваясь к тому, как кого-то волокут наверх, очевидно против воли волокомого. Комнаты для гостей у Гаррисов рассудительно устроены как раз под детской. Тот же самый волокомый, делаете заключение вы, по-прежнему проявляя самое похвальное сопротивление, укладывается обратно в постель. Вы в состоянии отследить состязание с большой точностью, так как всякий раз, когда тело обрушивается на пружинный матрац, кровать, у вас прямо над головой, как бы подпрыгивает; в то время как всякий раз когда телу удается вырваться снова, вы догадываетесь об этом посредством глухого удара в пол. Спустя какое-то время схватка стихает (или, может быть, ломается кровать), и вы погружаетесь в сон. Но в следующий миг (или что вам таким спросонья покажется) вы снова открываете глаза, чувствуя, что на вас смотрят. Дверь приоткрыта, и четыре серьезных лица, нагромоздившись одно над другим, глазеют на вас, как будто вы некая загадка природы, охраняемая в специальном помещении. Заметив, что вы проснулись, верхнее лицо, невозмутимо растолкав трех прочих, проходит и непринужденно присаживается на постель.
— О! — говорит оно. — А мы и не знали, что вы не спите. Я вот уже не сплю.
— Я так и понял, — отвечаете вы, кротко.
— Папа не любит, когда мы просыпаемся рано, — продолжает оно. — Он говорит, что когда мы встаем, в доме никому нет покоя. Так что нам, конечно, нельзя.
В словах сквозит спокойная покорность судьбе. Это чувство, одухотворенное целомудренной гордостью, исходящее из осознанного самопожертвования.
— То есть, вы еще как бы не встали? — предполагаете вы.
— Нет, еще не совсем. Видишь, мы еще не совсем одеты. — (Факт очевиден сам по себе.) — Папа по утрам очень всегда устает, — продолжает голос. — Конечно, потому что он страшно много работает днем. А ты вообще устаешь по утрам?
Здесь дитя оборачивается и замечает, что трое остальных ребят также вошли за ним в комнату и сидят на полу полукругом. Позы и лица указуют на то, что происходящее они принимают за не особо увлекательное мероприятие, некую комедийную лекцию или представление фокусника, и терпеливо ожидают момента, когда вы, наконец, выберетесь из постели и займетесь, наконец, делом.
Их присутствие в спальне гостя вашего посетителя возмущает. Он властно приказывает им удалиться. Они ему не отвечают, они не спорят с ним. В мертвой тишине и единым порывом они набрасываются на него. С постели вам виден только беспорядочный клуб перевитых с ногами рук, напоминающий пьяного осьминога, пытающегося нащупать дно. Если вы спите в пижаме, вы выскакиваете из постели, тем самым добавляя сумятицы. Если на вас менее притязательное одеяние, вы остаетесь на месте и выкрикиваете команды, которые к сведению не принимаются никаким образом.