Трое за границей
Шрифт:
— Жалко, что ты ее не подобрал. Хотелось бы знать, почему она так вот стрельнула.
— Подбирать лампу было некогда. По моим подсчетам, чтобы ее собрать, потребовалось бы два часа. А почему она так вот «стрельнула»… Уже один факт, что она рекламировалась как самая безопасная фара в мире… Кому угодно, только не тебе… Сам по себе предполагал катастрофу. А потом, — продолжил я, — была еще фара электрическая.
— Да, но она на самом деле здорово светила. Ты же сам говорил.
— Она светила просто блестяще, на Кинг-роуд, в Брайтоне, и напугала лошадь. Как только нас застали
— Да, она несколько раздражала, эта лампа, — пробормотал Гаррис, — я помню.
— Раздражала она меня. А тебе вообще оставалось повеситься. Потом эти седла, — продолжил я (я хотел, чтобы лекция задела его за живое). — Ты можешь припомнить такое седло из рекламы, которое ты не испробовал?
— Но ведь можно, я понимаю, найти нормально седло!
— И не думай. Нас окружает несовершенный мир, в котором отрада размешана горем. Возможно, существует обетованный край, в котором велосипедные седла творятся из радуги и набиваются облаками. Но в этом мире проще просто привыкнуть к жесткому. Помнишь седло, которое ты купил в Бирмингеме? Такое раздвоенное посередине, похожее на пару почек?
— Ты про то, которое было сделано по анатомическим принципам?
— Очень возможно. На коробке была картинка, а на картинке скелет… Точнее, та часть, посредством которой сидят.
— Там все было так как надо. Там было показано действительное положение…
— Не будем вдаваться в подробности. Эта картинка всегда казалась мне нетактичной.
— С точки зрения медицины, все было правильно…
— Может быть. Человеку, на котором нет ничего кроме костей. Я только знаю, что пробовал его сам, и что для человека, на котором есть тело, это пытка. Каждый раз, когда ты наезжаешь на камешек или борозду, оно тебя… Тяпает. Все равно что едешь на злобном раке. А ты ездил так целый месяц.
— За месяц как раз можно оценить вещь по достоинству.
— За этот месяц и твои домашние как раз сумели оценить тебя по достоинству. Если позволишь так выразиться… Твоя жена говорила мне, что ты никогда, за всю вашу семейную жизнь, не был таким вздорным, таким богохульником, как в этот месяц. А помнишь, было еще другое седло, с пружиной внизу?
— Ты имеешь в виду «Спираль»?
— Я имею в виду то самое, из которого ты вылетал как чертик из табакерки. Иногда ты падал вниз куда следует, иногда мимо. Я не для того обращаюсь к этим примерам, чтобы пробудить в тебе болезненные воспоминания, нет… Я просто хочу убедить тебя, что заниматься в твоем возрасте экспериментами безрассудство.
— Я хочу чтобы ты не заводил волынку насчет моего возраста. Мужчине тридцати четырех лет…
— Мужчине скольки-скольки лет?
— Не хочешь тормозить, не надо. Но если велосипед понесет на спуске, и вы с Джорджем пролетите через церковную крышу, то я ни при чем.
— За Джорджа я не ручаюсь. Пустяки его иногда раздражают,
— Ну а как с железкой?
— Тандем, — сказал я, — в порядке.
— Ты его осмотрел?
— Я его не осматривал. И никто осматривать его не будет. В данный момент устройство находится в рабочем состоянии, и будет находиться в рабочем состоянии до отъезда.
Я имел опыт подобных «осмотров». В Фолкстоне был мастер, я встречался с ним на реке. Как-то вечером он предложил на следующий день прокатиться, и я согласился. Проснулся я ни свет ни заря (ни свет ни заря для меня; для этого пришлось потрудиться, и я был горд собой). Он опоздал на полчаса; я дожидался его в саду — день занимался чудесный. Он сказал:
— У вас вроде как хороший велосипед. Как он идет?
— Да как все, — ответил я. — Утром нормально, после обеда тяжеловато.
Он схватил его спереди за вилку и колесо и жестоко встряхнул.
— Осторожно! Сломаете ведь!
Я не понимал, зачем ему понадобилось встряхивать велосипед (который ему ничего не сделал). Да и потом, если велосипеду требовалась встряска, то трясти должен был как раз я. Я почувствовал себя так же, как будто он стал лупить мою собаку.
— У переднего колеса восьмерка.
— А вы его не дергайте, и не будет никакой восьмерки.
Никакой восьмерки у колеса не было, ничего такого вообще.
— Это опасно! У вас есть ключ?
Мне следовало проявить твердость, но я подумал, что он, может быть, на самом деле в этом соображает. Я пошел в сарай посмотреть, что там можно было найти. Когда я вернулся, он сидел на земле, зажав переднее колесо между коленями, и болтал его пальцами. Остатки велосипеда валялись рядом на дорожке.
Он сказал:
— С вашим передним колесом что-то случилось.
— Похоже на то, — ответил я. (Но он был из таких, которые вообще не понимают юмора.)
— Мне кажется, что подшипник совершенно испортился.
— Хватит… Не переживайте так, а то устанете… Давайте поставим колесо обратно… И в путь.
— Давайте тогда уж посмотрим, что с ним случилось, если так.
Он говорил так, будто колесо отвалилось случайно. Я не успел его остановить, как он что-то где-то открутил, и на дорожку выкатилось с дюжину шариков.
— Ловите их! — воскликнул он. — Ловите! Нельзя потерять ни одного шарика!
Он очень разволновался насчет этих шариков.
Мы ползали ниц около тридцати минут, и нашли шестнадцать. Будем надеяться, сказал он, что шарики мы нашли все. Если шарики мы нашли не все, велосипед, возможно, будет работать совсем по-другому. Он сказал, что когда разбираешь велосипед на части, самую большую осторожность нужно проявлять именно в отношении шариков. Нужно проследить за тем, чтобы не потерялось ни одного шарика. Он объяснил, что когда шарики вынимаешь, их следует пересчитывать. Нужно проследить за тем, чтобы в каждый подшипник вернулось назад строго исходное их количество. Я пообещал, что если когда-либо буду разбирать велосипед на части, то его совет вспомню.