Троесолнца

Шунина Наталья

– М-да, интересно. А я вот вас снова хотел спросить…

– Ну, тогда пожалуйте на чайную церемонию, – пригласил он длинной не по размеру фалдой своего кимоно и улыбкой к секретеру. – А вы же художник?

– Да, – ответил Бажен и внутри кольнуло: или нет? или вру?

– Ну так вот позвольте попросить вас… Написать мне красиво «Японский вторник», а я отвечу на все ваши вопросы и буду рад помочь всем, чем смогу. Всем, чем смогу! Мне надо на дверь вывеску повесить, видите ли, дверь непримечательная. И так народец

не заходит.

– Ну, я не владею японским стилем, – поспешил отказаться Нежин, вспомнив, что его ждёт тьма-тьмущая работы по эскизам, а к ней он даже не приступал.

– Ох, я считаю, что вы юлите. Вы отлично владеете стилем! – выразительно провозгласил старьёвщик и спокойно добавил, вручая Нежину голубую пиалу, над которой плавало облачко пахнущего рисовыми полями пара: – Ну что ж, тогда, пожалуйста, вам зелёный чрезвычайно элитный чай, вы его попробуйте, он сладкий без сахара, вы такой никогда не пробовали, вот мы его с вами и испиваем, и я готов к вашим вопросам.

Нежин разозлился: «Что ж теперь? Ещё на вывеску для старьёвщика драгоценное время тратить?! Но и нельзя же вот так разворачиваться и уходить? И почему, чтобы сделать кому-то благо, нужно ещё и мзду за это право давать!»

– Хорошо, тогда напишу, как получится, принесу на днях, – сквозь зубы, без настроения процедил художник и намеренно большим глотком опустошил предложенную пиалу, в то время как старьёвщик испивал чай глоточками, принюхиваясь, прилаживаясь и будто прислушиваясь и приноравливаясь к нему.

– О, превосходно! Превосходно! – обрадовался старьёвщик, взмахивая рукавами своего кимоно, подобно старому седому дракону, задевающему рыхлым брюхом при полёте пагоды.

– Но только качество не обещаю.

– О, превосходно! – повторял старьёвщик, кивая елейно, как будто тот именно клялся ему в добросовестном исполнении вывески.

– Так мне хотелось у вас узнать про кольцо, которое вам недавно продал таджик. Мне сказали о нём Сикорский и Анастасия Ивановна, – поспешил перейти к делу художник.

– Кольцо? – удивился старьёвщик и, перестав махать и сиять, нахмурился, медленно сцепляя кисти у рта так, что фалды кимоно соскользнули вниз и обнажили поросшие густыми седыми волосами белые руки. На лице его читалось неудовольствие от вопроса.

– Да, кольцо. Поймите меня правильно, мне оно нужно, – начал было Нежин, но будто кость ему встала в горле. Соврать он не мог, это было бы нелепее всего, учитывая причины, побудившие его узнать о кольце и отце метиса, а сказать правду было настолько инфантильно, абсурдно, что он сам насупился и почувствовал на себя раздражение.

– Бажен, поймите и вы меня правильно, в нашей профессии есть свод правил. Ну, как бы вам сказать, такой негласный кодекс…

– Я вас отлично понимаю. И ваши правила. Вы не представляете как, – сухо подтвердил Нежин, подумав о своём.

– Благодарю за понимание, – ответил

коротко старьёвщик так, будто раскланивался и отменял всё ранее сказанное.

С минуту они помолчали.

– Видите ли, тут как с таинством исповеди. Вам, конечно же, покажется странным, но вещи… живут историями… и их не надо разглашать. И вообще ничего не надо разглашать просто так, без надобности… но с вещами это, знаете, особенно, – лукавость, характерная взгляду старьёвщика, стёрлась.

На Нежина смотрели абсолютно серьёзные глаза пожилого человека в кимоно. Кимоно-человека, улаживающего век своей вещи… Какого-то китовраса, наполовину подчинённого духу вещей, наполовину человеческому… Нежину даже показалось, что в орлином с красной бородавкой, загибающемся крючком носу старьёвщика, который так странно копирует форму, которую принимает его тело, есть нечто нечеловеческое. Будто это замысловатый архаичный кувшин, а не нос.

– Я бы постарался очень хорошо сделать вывеску по трём дням недели, – тихо сказал Нежин.

Старьёвщик на это ничего не ответил. Посидел с полминуты с блуждающим взглядом. Потом встал, пошёл к прилавку, вынул перо, с которым он сидел у выцветшего журнала, дёрнул за веревочку своего абажура с райскими птахами и, потерев глаза, надел те же очки с одним окуляром и написал: «Испанский понедельник», «Японский вторник», «Славянская среда». Листочек он положил молча, с видом одолжения, на секретер, обогнул деревянную резную подставку для бутылок вина и далее, пробираясь аккуратно между предметов, громоздившихся тут, как будто лавируя по воде, он достиг непримечательного советского комода в самом углу. Его он открыл и пошёл обратно, неся зажатым в кулаке кольцо.

– Вы бы знали, как это неправильно, – сказал он, подходя с кулаком, на котором выпучились кривые фиолетовые жилы, – ну да что об этом… Тем более сказать я о нём могу лишь то, что его действительно мне продал некто, представившийся Хуршетом. Знаете, это безделица. Но мне показалась интересной выдумка и, наверное, жалко стало продавца.

Он раскрыл кулак и положил медную печатку на секретер. Бажен взял и не поверил своим глазам.

– Это кто?

– Это кентавр, – ответил старьёвщик.

– Как кентавр? откуда? кентавр?!

Старьёвщик улыбнулся.

– Думаю, что некто предприимчивый решил сделать что-то под античность. А это, скорей всего, некий пробный шаблон, жестянка. Как вы сами видите, выполнено всё грубо. Но уверен, где-то уже ходит перстень золотой или серебряный с более искусным кентавром и длинной небылицей, – он говорил медленно и так, что действительно легко было представить, что перстень ходит, как гоголевский нос по Невскому, и куда-то приходит.

– Знаете, я забыл, мне надо идти, спасибо, – спутанно, немного запинаясь, сказал молодой человек и, забыв пожать руку, развернулся к выходу.