Трофейная банка, разбитая на дуэли
Шрифт:
Остальные снова взялись за оружие.
Но, едва зазвенели клинки, как опять появился велосипедист. Вовка Неверов. Его велосипед был, в отличие от санаевского, ржавым и дребезжащим. Не поймешь даже, какой марки, потому что собран из "всякого утиля". Но все равно сразу несколько человек заныли: "Фома, дай прокатиться". Вовка великодушно толкнул велосипед от себя: вот, мол, вам на растерзание. Синий, Сидоркин и Фонарик подхватили его в шесть рук. Синий первый сумел прыгнуть на седло и покатил, вихляясь, в объезд
Неверов, между тем, увидел шпаги, сходу сообразил что к чему и пожелал, конечно скрестить с кем-нибудь клинки.
— Давай с тобой! — глянул он на Лодьку. Видимо, угадал в нем заводилу всей этой шпажной затеи. Лодьке не очень-то хотелось. Фома ворвался со стороны, он еще не был посвящен в сложившиеся здесь правила фехтовального искусства.
— Ты же не знаешь приемов...
— Кто? Я? — Фома сдернул со лба мотоциклетные очки из толстого небьющегося стекла (у мальчишек оно называлось "пластиглаз"), кинул их в траву, направил на Лодьку проволочный клинок. — Защищайся, несчастный гвардеец кардинала!
— Сам ты гвардеец! — огрызнулся Лодька (потому что ничего иного не оставалось) и принял правильную — как в кино — стойку.
Но Фоме было наплевать на правила. Он знал только одно: задавить противника натиском, нанести решающий удар и заставить сдаться. Он сразу насел так, что Лодька увидел перед собой сплошное мелькание черных, размазанных в воздухе линий. Начал бестолково отмахиваться и пятиться.
— Да подожди ты, Фома! — заорал со стороны Борька. — Чего ты как псих! У нас не так! Надо по-честному!..
— А я, что ли, не по-честному?! — вдохновенно орал Фома. — Победу надо завоевывать боевым напором! — И снова рассекал воздух у Лодьки перед глазами.
Он напирал пузом и махал, как бешеный. И при этом часто открывал грудь. Лодька мог уже не раз нанести прямой удар своей шпагой, но понимал: на легкий тычок, Фома не обратит внимания, а если ткнуть стальным прутом сильно... Фома был в белой рубашке, и Лодька отчетливо помнил, какое черное отверстие оставила шпага Диего на полотне, обтянувшем грудь капитана...
— Да подожди ты! — почти со слезами крикнул (вернее, взвизгнул) Лодька. — Я тебя уже сто раз мог уколоть, а ты...
— А чего не колол?!
— Потому что ты как паровоз! Прёшь не глядя!..
— А чего глядеть! Защищайся!
Лодька попятился. Прижался лопатками к твердым торцам поленьев. Он чувствовал (не первый уже раз), что Неверов его не любит. Это была не явная, а спрятанная нелюбовь. И непонятная. Ведь им совсем нечего было делить и никогда они не ссорились. Но Фома порой смотрел с усмешкой, будто знал про Лодьку Глущенко что-то нехорошее. Вот и сейчас...
Лодька опустил шпагу.
— Ну тебя! Ты как ненормальный...
— Я нормальный! А ты трус! Дерись давай! Или я тебя выпорю! — Вовка хлопнул проволочным
Глядя сквозь мокрые ресницы, Лодька выговорил:
— Иди ты в ... Мы так не договаривались. Чего ты привязался?
Вовка ухмыльнулся откровенно:
— А занятно смотреть как ты боишься.
И тогда Лодька сказал в сердцах:
— Дур-рак ты! Я за себя, что ли, боюсь? — (Он опять видел перед собой черный след укола в полотне). — Я за тебя боюсь! Всажу тебе между ребер, тогда что?
— Ты-ы? — удивился Вовка. — Всадишь?
— Конечно! — принялся защищать друга Борька. — Ты прешь так, что тебя можно только настоящей раной остановить. А он же не может настоящей...
Фома зевнул пренебрежительно:
— Врете вы. Севочкин боится настоящей раны для себя. Царапинки. У него от крови головка кружится...
— Да?! — тонко крикнул Лодька. И отбросил шпагу. — На, коли хоть навылет! Пожалуйста! — (И чуть-чуть не рванул на груди рубашку. Но сдержался.)
— Пхы... — Похоже, что Фома слегка смутился. — Безоружного-то...
— А он и так был безоружный, — послышался тонкий и храбрый голос Фонарика. Оказалось, что все стоят вокруг. Фонарик прыгнул с велосипеда, и с ноги его падали приклеенные к ссадине листья подорожника. — Лодик обещал выполнять правила, а ты, Вовочка, полез без правил, как трактор на кузнечика. Вот он и оказался беззащитный. Это нечестно...
Неверов был умен. Он ощутил, что общее настроение на Лодькиной стороне. Были бы здесь только Синий, Гоголь и Рашид, тогда Фоме можно рассчитывать на поддержку (они не прочь похихикать над "шибко грамотными"). Но был сейчас Борька Аронский. А кроме него — Сидоркин, Костик и Гарик. Они, конечно, помельче других, но, в споре никогда не сдают позиций. Особенно Фонарь с его беззаветной готовностью биться за справедливость с кем угодно, хоть с целой дивизией СС...
— Тебе, Фонарь всегда больше всех надо, — с зевком сказалФома. — Ты не видел, как твой Севкин жмурился от страха...
— Сам ты жмурился! — крикнул в ответ Лодька и это было ужасно глупо, себе во вред. Фома довольно заухмылялся.
— Не я, а ты... Потому что всегда боишься. Зимой в логу на лыжах все съедут вниз, а ты наверху все топчешься, собираешься с духом...
Это была почти правда, и Лодька хотел уже отчаянно соврать про расхлябанные крепления, но Фома, все ухмыляясь, продолжил обличения:
— А вчера, когда стреляли, тоже зажмурился перед тем, как чиркнуть...
А это была уже неправда. То есть правда, но не с той начинкой.