Троица
Шрифт:
И ту Прокофьеву прелестную грамотку я порвал и оплевал, а гонцов прогнал и велел им идти обратно в Рязань, и Прокофью сказать, чтобы он таких воровских мыслей в дурной своей голове не держал, и смуты бы не учинял.
А теперь вот нашлись доброхоты и донесли царю Василию, будто я Прокофьевых послов принял ласково, и радовался, слушая их речи. И за ту вину, что я тех послов не казнил, а с миром отпустил, я ныне у царя в опале. Если же я вздумаю самовольно, без царского дозволения в поход выступить, то он меня немедля с воеводства сведет и поставит на мое место брата своего Дмитрия. А какой этот Дмитрий воевода, ведомо всем. Ни
Еще поведал мне князь, как этот самый Дмитрий превзошел последнюю меру подлости и явился к царю с ложным изветом, будто бы Михайло Васильевич отдал шведам Корелу самовольно, без его, царева, указа. Однако же на эту явную ложь царь Василий ухо не преклонил, а напротив, сильно осерчал на доносчика и даже посохом на него замахнулся.
Еще долго я с князем беседовал. И обещал князь, если самому ему не удастся уйти до великого дня, послать часть войска в помощь Григорью Волуеву под Дмитров, чтобы Григорий с тем войском скорее прогнал Сапегу и шел бы к Волоку Ламскому против гетмана Рожинского.
Если это войско будет послано, то и я с ним поеду к Григорию. @ на Москве нынче мутно и тошно, и невмоготу мне тут далее сидеть и тайные ковы ковать против бояр: не мое это дело, да и напрасно все это. Только бы Аврамий меня отпустил.
Марта 27-го дня
Засиделись мы до распутицы.
Снег тает, по улицам ручьи бегут, солнце в небесах сияет. Лед на реке Москве сошел, и уже против Китая города Водяных ворот привязывают мост. А сделан этот мост из брусьев деревянных, скрепленных толстою веревкой, и плавает на воде свободно. Когда же надобно пройти ладье, то мост развязывают. А некогда хотел Борис Годунов построить мост каменный против Водяных ворот Белого города, в Чертолье, где церковь Всех Святых. Но не успел этого совершить, так как умер внезапно. Чаю, отравили его те же изменники, что теперь против князя Михаила умышляют.
Но оставим это. Ведь я не для того взял в руки хартию, отложив прочие важнейшие дела, чтобы о мостах писать.
Приехали сегодня в Москву гонцы, привезли добрые вести и самые радостные новости. Первое, что злой еретик Сапега с войском своим, изрядно поредевшим, бежал из Дмитрова, и Григорий Волуев городом овладел и теперь ждет от князя Михайла подмоги, чтобы идти ему далее побивать неверных.
Вторая весть: пришел из шведского королевства славный воевода Вельгор (так по-русски, а правильно его писать Ивертом Горном), коего Делагарди посылал за новой ратью. Привел Иверт Горн 4000 иноземцев, опытных воинов. И теперь он идет по землям Новгородским и очищает от поляков и русских воров многие города и села. И скоро приспеет он на помощь Григорью Волуеву.
На этом закончу, ибо Аврамий меня посылает по делу срочному.
Апреля 2-го дня
Понедельник страстной недели.
Келарь Аврамий к царю Василию ходил, а из пала царских вернулся печален. Позвал он меня в свои кельи и сказал:
— Ну, Данило, в конец рассердил и изумил меня царь Василий. Уж и не знаю, за какие грехи нам такой скипетродержец достался. За доброе злым платит! Сколько ему троицкие люди великих услуг
Достал Аврамий писание свое, где у него все монастырские убытки разряжены, и положил предо мной. И вот что там было написано:
«В лето 7113 государю царю Борису Федоровичу Годунову на ратное ополчение против ложного царевича Дмитрия — 15400 рублей взаймы (не возвратил)
В лето 7114 вору расстриге Отрепьеву на пропой и на увеселения и на подарки польским еретикам и воровской царице Маринке — 30000 рублей
В лето 7115 государю царю Василию Иванович Шуйскому на ратное ополчение против воров — 18355 рублей
В лето 7116 тому же государю от келаря Аврамия, на Москве во осаде, на осадные нужды — 1000 рублей
В лето 7117 тому же государю от того же келаря на те же нужды — 900 рублей
СОВОКУПНОГО УБЫТКУ — 65655 рублей»
— Сам посуди, Данило, могла ли наша казна от таких расходов не оскудеть?
— А верно ли, отче Аврамие, — спросил я его. — Что нету в казне нашей денег на уплату войску?
Старец Аврамий помедлил, покряхтел да по сторонам поглядел, и говорит шепотом:
— Деньги-то есть. Да не в том дело, а должен ты уразуметь, что если мы нынче безропотно заплатим, то Шуйский конечно уверится, что у нас казна неоскудевающая. И тогда не будет уж ему никакого удержу, оберет нас до нитки.
И еще сказал Аврамий:
— Поедешь ты, Данило, в Троицу, и повезешь грамотку от меня архимандриту и соборным старцам. В той грамотке напишу я им упрежение о посылке царевых людей в монастырь за деньгами. А на словах им передай, чтоб упрятали казну в наипотаённейшее место — они знают, куда. И пусть до последнего крепятся и денег не дают, что бы царевы над ними ни творили. А если посмеют, нечестивцы, утварь драгоценную монастырскую забрать, то тем хуже царю Василию, ибо пред всем русским народом прослывет он тогда святотатцем.
Вот так и вышло, что еду я завтра не в Дмитров к Волуеву, а снова в Троицу. А к Волуеву в помощь войско пойдет из Москвы завтра же. А князь Михаил остается в Москве, ибо не сумел испросить у царя себе отпуску. Я же в Троице мешкать не стану, а поеду оттуда немедля к воеводе Григорию.
Апреля 5-го дня
Доехал до Троицы чуть жив. Дорогой коня в грязи по шею утопил, насилу его проезжавшие стрельцы из той грязи вытащили. Дал им за это рубль, а хотели два. Потому что работа претяжкая: и сами они, стрельцы, не раз и не два увязали, и кони их. И все с ног до головы замарались.
В Троице я никому ничего не стал рассказывать, а только попросил баню истопить и водочки маленько, чтобы согреться. Но и после бани я языку воли не давал и говорил только то, что и так всем известно. И ничего тайного не разболтал, хоть и трудно было умолчать. Слуга Пимен меня похвалил:
— Что это сталось с тобой, Данило? И не узнать тебя, как ты на государевой службе преобразился. Раньше-то мы не ведали, куда от твоей болтовни спрятаться, а теперь из тебя слова не вытянешь.
Грамоту Аврамиеву передал я архимандриту, как было велено, и изустный наказ ему пересказал.