Трон из костей дракона
Шрифт:
Некоторое время Фенгбальд молчал, потом прищурился и быстро, как молния, ударил Рейчел по лицу. Она прижала ладонь к красному пятну на щеке, расползающемуся, подобно грязной воде на каменных плитах.
— Тогда передай этой толстой шлюхе, — рявкнул Фенгбальд, — если она еще раз попадется мне на глаза, я сверну ей шею. — Он одарил главную горничную последним презрительным взглядом и удалился, оставив после себя только мокрые следы быстрых шагов на каменных плитах.
Так бы он и сделал, это уж точно, думала Рейчел несколько позже, сидя на кровати с мокрой тряпкой, прижатой к горящей щеке. В спальне
Милостивые Риаппа и Пелиппа, лучше дважды снести пощечину, чем слушать ее рев.
Рейчел легла на жесткую постель — она специально подкладывала доски из-за болей в спине — и натянула одеяло на голову, чтобы заглушить рыдания горничной.
Закутавшись в одеяло, она чувствовала, как ее дыхание согревает холодную постель.
Наверное, примерно так себя чувствует белье в корзине, подумала она и тут же выбранила себя за сказанную глупость. Ты становишься старухой, Рейчел, глупой бесполезной старухой. Неожиданно к ее глазам подступили слезы, первые слезы с тех пор, как она узнала о Саймоне.
Я просто ужасно устала. Иногда мне кажется, что я так и умру однажды, как сломанная метла упаду к ногам этих молодых чудовищ — ходят по моему замку, обращаются с нами, как со скотом, — и они выметут меня вместе с мусором. Так устала… если бы только… если бы…
Воздух под одеялом был горячим и душным. Она перестала плакать — в конце концов, что проку в слезах? Оставим их глупым легкомысленным девушкам. Она засыпала, погружаясь в настойчивый сон, как в мягкую, теплую воду.
Во сне Саймон не умер, не погиб в ужасном пламени, забравшем и Моргенса, и нескольких стражников, пытавшихся погасить огонь. Даже граф Брейугар погиб тогда, раздавленный упавшей крышей… Нет, Саймон был жив и здоров. Что-то в нем изменилось, Рейчел не знала точно, что — взгляд, ожесточившийся подбородок?
Но это не имело значения. Это был живой Саймон, и сердце Рейчел снова забилось у нее в груди. Она видела бедного умершего мальчика, ее умершего мальчика — разве не она вырастила его вместо матери? Его просто жестоко отняли у нее! — и он стоял посреди сверкающего белого мира и смотрел на огромное белое дерево, которое тянулось к небу, как лестница к Господнему трону. Он стоял твердо, откинув голову, устремив глаза к небу, но Рейчел не могла не заметить, что его волосы, густая рыжая копна, очень нуждаются в стрижке… Что ж, она проследит за этим… обязательно… мальчику нужна твердая рука.
Когда она проснулась и, откинув одеяло, в страхе обнаружила вокруг темноту — темноту вечера на этот раз — тяжесть потери и тоска вернулись, обрушившись на нее, как мокрый гобелен. Она села, а потом медленно поднялась на ноги.
Совершенно сухая тряпка с ее щеки упала на пол. Никто не позвал ее за то время, пока она изнемогала от горя, как трепещущая маленькая девочка, никто не зашел к ней. У тебя сегодня еще много дел, Рейчел, напомнила она себе, и никакого отдыха по эту сторону неба.
Барабан отгремел, и музыкант, игравший на лютне, взял нежный аккорд, прежде чем пропеть последний стих.
ИМузыкант закончил печальным перебором и поклонился. Герцог Леобардис горячо зааплодировал.
— Чертог Эметтина! — сказал он Эолеру, графу Над Муллаха, удостоившему певца несколькими официальными хлопками. Втайне эрнистириец был уверен, что слыхивал песни и получше. Его не очень-то воодушевляли любовные баллады, пользующиеся бешеным успехом при наббанайском дворе.
— Я так люблю эту песню! — улыбнулся герцог. Его длинные седые волосы и ярко-розовые щечки придавали ему вид любимого двоюродного дедушки, что пьет слишком много крепкого на Эйдонитских праздниках, а потом учит ребятишек свистеть. Только развевающиеся белые одежды, отделанные ляпис-лазурью, да золотой обруч с перламутровым зимородком на голове выдавали его отличие от всех прочих людей. — Ну, граф Эолер, я думал, что музыка — это живая кровь Тайга.
Разве Ллут не называет себя больше покровителем арфистов, да еще величайшим покровителем арфистов в Светлом Арде? Эрнистир ведь всегда считался домом музыкантов… — Герцог перегнулся через подлокотник своего небесно-голубого кресла, чтобы погладить руку Эолера.
— Это правда, король Ллут никогда не отсылает своих арфистов, — согласился Эолер. — Прошу простить меня, если я кажусь озабоченным, это ни в коей мере не ваша вина, герцог. Я никогда не забуду вашу доброту. Но я должен признать, что все еще встревожен событиями, которые мы с вами ранее обсуждали.
В добрых голубых глазах герцога появилось участие.
— Я уже говорил вам, мой Эолер, крепитесь, для таких вещей нужно время. Ожидание всегда утомительно и неприятно, но тут уж ничего не поделаешь. — Леобардис жестом отпустил музыканта, который все это время терпеливо ждал, опустившись на одно колено. Музыкант поднялся, поклонился и двинулся прочь.
Оборки его фантастического наряда колыхались, когда он с облегчением присоединился к группе придворных, тоже разодетых в роскошные одеяния. Дамы дополняли изысканные туалеты экзотическими шляпками, украшенными крыльями морских птиц и плавниками сверкающих рыб, разумеется, искусственными. Самые разные цвета украшали тронный зал и одежды придворных: со вкусом подобранные голубые, желтые, бежевые, розовые, белые и морской волны. Казалось, что дворец выстроен из разноцветных морских камешков, до блеска приглаженных мягкой рукой океана.
За спинами лордов и леди двора, напротив кресла герцога, в высокие сводчатые окна было видно зеленое, переливающееся, залитое ярким солнечным светом море. Океан, неустанно бившийся о пенистый мыс, на котором и был воздвигнут герцогский дворец, был живым, пульсирующим ковром. Весь день, наблюдая за тем, как зеленоватые блики танцуют по поверхности воды, или за тем, как море, вдруг успокоившись, становится тяжелым и прозрачным, подобным нефриту, Эолер подавлял в себе жгучее желание выкинуть из зала кричащих и хихикающих придворных, чтобы они не заслоняли ему прекрасный вид.