Трон любви. Сулейман Великолепный
Шрифт:
– Простите меня, госпожа, мужской ум хорошо, очень хорошо, но вам не мешало бы помнить и о женском.
– О чем это?
– О хитрости. Зачем вы все время ссоритесь с теми, кого не переспоришь? И с Повелителем тоже неплохо лаской, а не только рассуждениями.
– Много ты понимаешь, как надо с Повелителем!
Роксолана понимала, что Зейнаб права, но сейчас об этом думать не хотелось.
– Госпожа, а если эта женщина там, что тогда вы будете делать? Хотите поссорить мужа с женой?
– Хочу немного сбить спесь с Хатидже
– Послушайте мой совет: не вмешивайтесь. Муж и жена потом помирятся, Хатидже Султан супруга любит и все ему простит, а вы врагов себе наживете и перед Повелителем тоже виноватой окажетесь.
Роксолана вздохнула:
– Ты узнай, а потом я придумаю, как сделать все известным, но чтобы не узнали, что это я.
– А откуда вы узнали об этой женщине?
Роксолана уже открыла рот, чтобы сказать о Масаде, но вовремя опомнилась:
– Сорока на хвосте принесла.
Самому Масаду Роксолана тихонько шепнула:
– Мне нужно то письмо.
Евнух едва заметно кивнул и немного погодя подал ей два свитка, перевязанные красной ленточкой. Это были то самое письмо Мухсине и письмо от Ибрагима, тоже полное любви, тоски и надежды на скорое свидание. По тексту понятно, что написано из похода.
Да, в просторном, красивом доме неподалеку от Стамбула жила семья Великого визиря Паргалы Ибрагим-паши – отец и брат с женой, а еще какая-то родственница этой жены, а может, и не ее, – Мухсине-хатун. Слуги разговаривали неохотно, даже получив большие подарки, а уж о женщине и вовсе не желали ничего говорить.
Но этого не требовалось, Роксолане было достаточно простого подтверждения ее существования и проживания в доме, остальное она знала из писем или знать не желала.
И все же она прислушалась к совету хитрой и опытной Зейнаб, не стала сама рассказывать Хатидже Султан, какого размера у той рога, чтобы насладиться произведенным впечатлением, поняла, что это рискованное удовольствие. Если честно, то, как бы ни злилась на сестру Повелителя, Хатидже все равно было жалко, та не заслужила обмана, и такого бессовестного.
Хатидже обнаружила у себя на столике с писчими принадлежностями два письма неожиданно. Никто не мог сказать, откуда те взялись.
Сначала у Хатидже было желание позвать служанку, чтобы выбросила, не разворачивая. Потом заметила красные ленточки, которыми завязаны оба свитка, удивилась и открыла.
«… Госпожа Душа Моя, Любимая и С Красивыми Глазами…».
Ибрагим? Хатидже едва не закричала от радости, как же Ибрагим смог прислать это письмо тайно? О, любимый, как это прекрасно – писать вот такие строчки втайне от всех!
Хатидже обожала своего умного, красивого, такого необычного мужа. Кто бы еще, кроме Ибрагима, смог из раба превратиться в Великого визиря. Конечно, это заслуга ее брата, который увидел в юноше-невольнике будущего визиря и сумел подарить Ибрагиму свою
Она дрожащими руками развернула письмо, подходя ближе к окну. От волнения ноги плохо держали, пришлось присесть. Хотелось позвать кого-нибудь, почитать вслух прекрасные сравнения, которыми Ибрагим осыпал… что?! Кого он осыпал?!
Строчки заплясали перед глазами, пришлось даже поморгать, чтобы глаза начали видеть снова. Госпожа Совершенство-Хатун… Мухсине?! Нет, этого просто не могло быть!
Не могло, но было. Хатидже хорошо знала почерк мужа, то, как он расчеркивает последнюю букву слова. Почему письмо по-арабски, а не по-турецки? Значит, эта Мухсине не турчанка? Тогда кто она и где? Почему это письмо здесь, у нее?
Тысячи вопросов, возникшие мгновенно, конечно, заслонял один: за что?!
Сдернула ленточку со второго письма, поспешно развернула и застонала. Это было послание самой Мухсине. Поэтические сравнения, тоска по возлюбленному, множество прекрасных эпитетов и не оставляющие сомнения слова воспоминания о любви и ожидания следующей встречи.
Мир померк, Хатидже сидела, опустив руку с листом бумаги, и беззвучно плакала.
Как же так? Она любила и была уверена, что любима. Конечно, жаловалась на недостаток внимания, на то, что Ибрагим слишком много времени проводит не с ней, вечно в разъездах, все время в работе или на охоте. Сулейман смеялся:
– Сестра, ты слишком ревнуешь мужа к делам. Мужчина должен быть занят, иначе он превратится ни во что. Лучше дела, чем любовница…
Оказалось, это не дела, а именно любовница…
На ее письме приписка:
«Мухсине живет в доме отца Ибрагим-паши…»
Рука незнакома, но это неважно, теперь Хатидже знала, почему Ибрагим так часто навещает отца и почему не позволяет ей самой ездить туда. Да, привез отца и брата, поселил в большом доме, содержит, это понятно. Но Ибрагим скрывал ото всех и место, где тот дом, и самих родственников. Сулейману объяснил просто:
– Обо мне и без того много ненужного болтают, ни к чему всем родственников являть.
– Но я могу сделать твоего отца пашой. Да и брата тоже.
– Нет, Повелитель, отец и брат православные, они веру не сменят, не стоит говорить об этом.
Султан все же встретился с Теодором и Микосом, убедился, что отец, несмотря на то что вырос в бедности, умен и достоин стать даже пашой, но не желает этого, а брат, который на год моложе самого Ибрагима, его копия.
Но пока Теодор и Микос не решили, останутся ли в Стамбуле или вернутся в свою Паргу.
Навещать дом султан не стал: во-первых, все сразу узнали бы, кто там живет, во-вторых, многовато чести даже для отца Ибрагима. Хатидже со свекром не встречалась, Микоса видела лишь издали, а о доме имела смутные представления. Но посещения Ибрагимом родных встречала с пониманием, хотя муж не говорил, что ездит часто.